Выше говорилось, что после свержения Магонидов и до 195 г. до н. э. юридических изменений в структуре политической власти Карфагена не произошло. Но на «втором этаже» этой структуры такие изменения все же имели место. Во время I Пунической войны впервые после ликвидации господства потомков Магона в Африке встречается стратег, выполнявший гражданские функции: собирающий налоги и подати (Polyb. I, 72, 2–3). Вероятно, в это время в практику Карфагенской державы входит институт стратегии, аналогичный эллинистическому, с сосредоточением в одних руках военной и гражданской власти над определенной территорией (Bengtson, 1952, 160–161; Bondi, 1971, 657–658). Первым известным таким стратегом был Ганнон перед Ливийской войной (Polyb. I, 67, 1). Аналогичным было, вероятно, положение боэтарха, как его называет на греческий манер Полибий (I, 79, 2), в Сардинии (Moscati, 1977, 139). Это положение распространялось и на более низких должностных лиц. Так, в начале II в. до н. э. некий Карталон в Африке был и командиром отряда, и правителем какой-то территории, видимо, округа, «земли» (Арр. Lib. 68).
В III в. до н. э. в рамках Карфагенской республики сложилось особое образование — держава Баркидов, когда представители одной семьи Баркидов — Гамилькар, его зять Гасдрубал и его сыновья Ганнибал и Гасдрубал — управляли значительной частью территории республики. По-видимому, с юридической точки зрения их власть не отличалась от этого нового вида стратегии. При полководцах находились члены карфагенского правительства (Polyb. X, 8, 1; Liv. XXVI, 51, 2). В принципе над командующими стоял карфагенский совет (сенат), отдававший им распоряжения. Так например, в 216 г. до н. э. совет отдал Гасдрубалу приказ двинуться с войсками в Италию на помощь брату, и тому против воли пришлось выполнять этот приказ, и не его вина, что, потерпев в 215 г. до н. э. поражение, он не сумел перейти реку Ибер и был вынужден остаться в Испании (Liv. XXIII, 27, 9–29, 17).
И все же фактическое положение Баркидов было относительно самостоятельным, как это подчеркивают все современные исследователи. Примерами такой самостоятельности были заключение договора с Римом (Polyb. II, 13, 7; Liv. XXI, 2, 7; Арр. Hisp. 7), основание новых городов (Diod. XXV, 10, 2), чеканка собственной серебряной и бронзовой монеты (Beltran, 1957, 57; Blazquez, 1976, 3–12; Marchetti, 1978, 369–371; ViIIaronga, 1986, 157–162). Важен в этом плане способ наследования Баркидами власти: Гасдрубал встал во главе армии после гибели своего тестя по воле народа (Polyb. III, 13, 3; Liv. XXI, 2, 4; Арр. Hisp. 6; Diod. XXV, 2), Ганнибала после смерти Гасдрубал а избрали сами воины, и народ лишь утвердил этот выбор (Polyb. III, 13, 4; Liv. XXI, 3, 11; Арр. Hisp. 8; Han. 3), а Ганнибал, двинувшийся в поход в Италию, просто оставил в Испании брата (Polyb. III, 33, 6; Liv. XXI, 2, 1), и мы ничего не знаем о реакции в столице. Можно думать, что Баркиды едва ли имели полномочия, каких до сих пор не было ни у кого, но осуществляли их самостоятельно, чему способствовали различные факторы.
В первую очередь надо отметить тесную связь Баркидов с армией. Об этом, в частности, свидетельствует случай, произошедший во время Ливийской войны: когда солдатам была предоставлена возможность выбора между Гамилькаром и Ганноном, они выбрали первого (Polyb. I, 82, 12). О связях Баркидов с армией говорит и выбор Ганнибала полководцем. Такая связь давала Баркидам твердую опору в их отношениях с правительством.
Вторым важным фактором явилось то, что Баркиды выступали не только как полководцы, но и как политические деятели, связанные с «демократической» группировкой в Карфагене (достаточно вспомнить о Гасдрубале). Но и другие Баркиды не теряли связи с народом. Ливий (XXI, 2, 4) отмечает, что баркидская фракция пользовалась успехом больше у воинов и плебса, чем у умеренных. Роль народа в назначениях Баркидов во главе армии была велика: и Гамилькар, и его зять были провозглашены стратегами народом (Diod. XXV, 12), да и выбор Ганнибала утверждался народом (Polyb. III, 13, 4), а еще в конце предыдущего столетия полководцев назначал совет (Diod. XX, 10). Баркиды не только пользовались поддержкой своей «партии», но и материально весьма щедро поощряли ее (Polyb. III, 17, 10; Liv. XXI, 15, 2; Арр. Hisp. 5; Nep. Ham. 5, 1).
Баркиды стремились добиться усиления своего влияния и в правящих кругах Карфагена. Не только успехи на поле боя, но и приток богатств из Испании привлекли к Гамилькару симпатии правителей. Немалую роль в этом сыграл, вероятно, и прямой подкуп (Арр. Hisp. 5). О росте влияния Баркидов в правительстве говорит рассказ Ливия (XXI, 4; 11) об обсуждении в совете вопросов, связанных с Ганнибалом: в 224 г. до н. э. еще существовала группа «лучших» — противников Баркидов, а при обсуждении сагунтинского конфликта весь совет, кроме Ганнона, был на стороне Ганнибала.
Наличие солидной опоры среди карфагенского гражданства позволяло Баркидам весьма эффективно противопоставлять себя правительству, с чем оно должно было считаться. Это проявилось вскоре после Ливийской войны, когда олигархия пыталась привлечь Гамилькара к суду. Укрепление баркидской фракции внутри самого правительства сводило на нет попытки противников установить за ними действенный контроль. В этих условиях члены совета, находившиеся при особе командующего, выступали не столько как наблюдатели и гаранты его конституционного поведения, сколько как офицеры его штаба и его помощники (G. et С. Charles-Picard, 1958, 208).
Третьим фактором, действующим в пользу Баркидов, была их связь с местным населением Испании. Внешне это нашло выражение в браках Гасдрубала и Ганнибала с дочерьми испанских князьков (Diod. XXV, 12; Liv. XXV, 41, 7). Следствием женитьбы Гасдрубала стало его провозглашение местными царьками и вождями стратегом-автократором (Diod. XXV, 12). Мы не знаем, какой испанский или карфагенский титул дали ему испанцы. Рассказывая об аналогичном случае, героем которого был Сципион, Полибий (IX, 40, 2) и Ливий (XXVII, 19, 3) употребляют слово «царь» (βασιλεύς, rex). Диодор предпочел назвать Гасдрубала стратегом-автократором. Вероятно, как и в греческом мире, речь шла о концентрации в одних руках всех военных и дипломатических полномочий без коренного изменения политического строя. Для испанцев, вероятно, речь шла о признании (добровольном или нет) Гасдрубала своим верховным вождем. По-видимому, такое признание распространялось и на его преемников. После завоевания Земель к северу от Ибера Ганнибал поставил во главе их Ганнона, которого Ливий (XXI, 23, 1) называет префектом (точнее, использует глагол praefecit), а Полибий (III, 36, 3) — гегемоном. Латинский титул точно соответствует карфагенскому ‘s ‘l — тот, кто над чем-либо (G. Charles-Picard, 1966, 1258), как назывались чиновники на территории карфагенской хоры. К югу от Ибера в таком качестве префекты не встречаются. Правда, Ливий (XXVIII, 30, 1) упоминает Ганнона, префекта Магона, но это — латинское обозначение офицера, стоящего во главе небольшого отряда. Надо думать, что испанцы, жившие к северу от Ибера, не признавали, в отличие от южных, в карфагенском полководце своего верховного вождя, и Ганнибал организовывал управление ими на ливийский манер. В более же южных районах Пиренейского полуострова этого не требовалось.
Браки и провозглашение карфагенского полководца стратегом-автократором создавало новые отношения с местным населением. По отношению к последним он теперь выступает не столько как чужеземец, сколько как собственный вождь. Упомянув об этих событиях, Диодор далее отмечает, что вследствие их Гасдрубал основал Новый Карфаген и другой город. Видимо, положение верховного вождя испанцев давало карфагенянину возможность распоряжаться и территорией, необходимой для основания города. Правда, известно, что новый город основывал и Гамилькар (Diod. XXV, 10), ознако надо учесть, что античные авторы выразительно противопоставляют этих двух карфагенских властителей Испании. Так, Полибий (III, 36, 2) говорит, что Гасдрубал в отличие от Гамилькара укрепил карфагенское владычество не столько военными деяниями, сколько связью с местными правителями. Видимо, акт Гамилькара представлял собой недвусмысленное проявление права сильного, а поступок его зятя явился для испанцев следствием его положения во главе союза племен и мелких государств Пиренейского полуострова.
