Важнейшей фокейской колонией в Западном Средиземноморье была Массалия. И она была основана в результате дружеского согласия местного лигурийского царька Нанна, который выдал свою дочь замуж за предводителя греческих колонистов Про-тиса. Однако вскоре после смерти Нанна его преемник Коман попытался уничтожить недавно возникший греческий город, но одна из лигуриек, пожалевшая своего любовника-грека, выдала зловещий замысел, и фокейцы приняли необходимые меры для своей защиты (lust. XLIII, 3, 4–4, 12).
Оба рассказа сходны между собой и с рассказом об основании Карфагена в том, что в них настойчиво звучит мотив мирного основания города с согласия местного населения и резкого обострения отношений между колонистами и аборигенами вскоре после основания. Является ли этот мотив литературным топосом или отражением реальности? Наличие легендарных подробностей во всех трех повествованиях несомненно. Но основа нам представляется все же исторической. В условиях численного преобладания туземцев сравнительно небольшой группе переселенцев овладеть местом для поселения без их согласия было бы весьма затруднительно. К тому же надо иметь в виду, что финикийцы, основывавшие Карфаген, были беглецами, представителями побежденной фракции правящего класса Тира, и одно это резко ограничивало их возможности силой овладеть местом для поселения. Надо отметить, что и в фокейской колонизации, и в финикийской на ее втором этапе был очень силен торговый аспект. Его наличие определило и первоначальные дружеские отношения двух сил — колонистов и туземцев, и дальнейшее обострение этих отношений, ибо скоро стали выясняться различия интересов. В то же время эти различия (и даже противоречия) были явно не столь сильными, чтобы желать полной ликвидации колонии. Характерно, что в рассказах об истории фокейских городов спасительницами выступали местные женщины. Если верить Овидию и полагать, что аборигены уже захватили Карфаген, то все равно получается, что они в конце концов все же ушли оттуда. По-видимому, в местном обществе имелась сильная группа, заинтересованная в сосуществовании с колонистами. Опираясь на связи с этой группой, карфагеняне и смогли, вероятно, обеспечить само существование своего города в первый, довольно трудный период его истории.
Карфаген был в это время сравнительно небольшим городом, почти не имевшим земельных владений. Торговые связи объединяли его преимущественно с метрополией. В слоях святилища «Тиннит I» и в древнейших могилах некрополя обнаружены керамика, маски, амулеты, подобные финикийским и киприотским (Cintas, 1970, 324–368, 434). Часть этих вещей могла быть изготовлена на месте, а часть привезена из Азии. В это же время в Карфагене появляются и египетские предметы, в основном, амулеты (Cintas, 1970, 450–452), но и они могли быть привезены тирийцами.
В первой четверти VII в. до н. э. положение начинает ощутимо меняться. Изменяется керамика, находимая в святилище «Тиннит II» и одновременных ему могилах, причем возрождаются старые ханаанейские традиции, забытые в самой Финикии и не проявлявшиеся в Карфагене в VIII в. до н. э. Расширяется ареал карфагенской торговли. В городе появляется греческая, особенно протокоринфская и коринфская керамика, привозимая, видимо, непосредственно из Эгейского бассейна. Можно уверенно говорить о карфагено-этрусской торговле: не только в Этрурии появляются финикийские вещи, но и этрусские — в Карфагене. Расширяются связи с Египтом, откуда, в частности, приходят многочисленные скарабеи с именами фараонов XXVI династии (Boucher, 1953, 11–38; Cintas, 1970, 370–375, 390–423, 429–460; Ferron, 1972, 189–190; Mac Intosh Turfa, 1977, 368–374). Возможно, эти изменения связаны с событиями на Востоке — разрушением Сидона, осадой Тира, страхом перед ассирийцами, в результате чего многие финикийцы могли бежать на Запад, в том числе и в Карфаген (Cintas, 1970, 370–375, 440).
Прибытие нового контингента родственного населения явно усилило Карфаген, и вскоре он сам сумел приступить к колонизации. Диодор (V, 16) говорит, что карфагеняне через 160 лет после основания своего города создали Эбес на острове Питиуссё. Если, как уже говорилось, наиболее вероятной датой основания Карфагена считать 823 г. до н. э., то основание Эбеса надо датировать 663 г. до н. э. Впрочем, число 160, вероятно, округленное и приблизительное, так что говорить надо приблизительно о первой половине VII в. до н. э., ближе к его середине. Но прежде чем говорить об основании Эбеса, надо остановиться на одном важном вопросе.
В последнее время ряд исследователей отрицают карфагенское происхождение Эбеса и настаивают на первоначальном основании на этом острове финикийцев из Южной Испании. Основным доводом является значительное количество керамики, преимущественно амфор, служивших тарой, происходящей в основном с испанского юга, и рассуждение о не-присутствии Карфагена в этом районе до середины VI в. до н. э. (Barcelo, 1985, 371–282; Moscati, 1989, 39–40; Ramon, 1991, 94; Aubet, 1994, 289). Эти доводы, однако, не представляются убедительными. Возможно, что колонизация, как полагают археологи, в начале носила торговый характер, и в этом плане понятна относительно тесная связь с родственными колониями Южной Испании. Пока можно определить, что первым поселением на Питиуссе мог быть даже не Эбес, а Са Калета (Ramon, 1991, 139–140; Aubet, 1994, 290–291). Но возможно, что оба поселения могли существовать одновременно. А главное — нет никаких оснований опровергать Диодора, который ясно выразился: αποικον Καρχηδονιων, т. е. «колония карфагенян» (Aquaro, 1993, 98). Не исключено, что финикийцы, в том числе и те, что обосновались в Южной Испании, могли и раньше посещать остров, но колония была создана именно карфагенянами.
Выведение колонии именно в этот район не было случайным. Карфагенян привлекали богатства южной части Пиренейского полуострова, но там уже существовала сеть тирских колоний, входящих в Тирскую державу, а выступать против своей метрополии Карфаген не мог. Поэтому он искал обходные пути к богатствам Испании, и Эбес вполне мог быть хорошим плацдармом на пути к Пиренейскому полуострову в обход тирских колоний. Обладание Питиуссой позволяло Карфагену занять ключевую позицию в этом районе. Археология показывает, что лежащее напротив испанское побережье в это время действительно было охвачено финикийской торговлей (Arteaga, 1982, 158; Aubet, 1994, 290–293). В какой степени в этой торговле участвовали сами карфагеняне, сказать трудно. Возможно, что они еще во многом выступали лишь как реэкспотеры испанофиникийской продукции. В VII в. до н. э. еще не наблюдается противостояния карфагенян и их соотечественников в Западном Средиземноморье. Надо иметь в виду еще один момент. Если действительно в это время резко увеличилось население Карфагена, то в условиях практического отсутствия земельных владений вне городских стен и сложных отношений с африканскими соседями явно возникала демографическая напряженность, и выход из нее был в колонизации внеафриканских территорий, каковым был остров Питиусса.
Превращение Карфагена в значительный торговый центр и его попытка обосноваться в одном из важнейших стратегических пунктов Западного Средиземноморья не могли не втянуть его в сложную систему международных отношений, складывающихся в этом регионе. На рубеже VII–VI вв. до н. э. в этот регион устремляются греки из Фокеи. С одной стороны, они стремятся установить непосредственные контакты с Тартессом на юге Испании, а с другой — обосноваться на юге Галлии, где они основали ряд колоний, важнейшей и крупнейшей из которых стала Массалия. И очень скоро Карфаген и Массалия вступили в войну, закончившуюся победой греков (Thuc. 1, 13; lust. XLIII, 5, 2; Paus. X, 8, 6) и установлением фокейской талассократии (Diod. VII, 13). Последнюю нельзя принимать как полное господство фокейцев на море, но лишь как на состояние фокейского преобладания в Западном Средиземноморье (Wever, 1968, 50). На Питиуссе карфагенские колонисты, по-видимому, покинули Са Калету и сконцентрировались в Эбесе (Ramon, 1991, 138–140), который они сумели сохранить, но его значение было в значительной степени подорвано.
