Для осуществления расчетов император Гуансюй брал деньги взаймы у Запада. Общий внешний долг Китая за последние 30 лет составлял 31 миллион лянов, и его фактически погасили к середине 1895 года. В казне этой страны могло находиться достаточно наличных денег, фонды можно было расходовать на всевозможные проекты модернизации, не говоря уже о повышении материального благосостояния населения. Только вот все это роскошное наследство ушло псу под хвост, да к тому же еще китайцам пришлось брать взаймы 300 миллионов лянов на кабальных условиях. Суммируя контрибуцию, проценты по европейским ссудам и собственные гигантские расходы Китая во время вооруженного конфликта, война и «мир» обошлись империи в 600 миллионов лянов. То есть они в шесть раз превысили валовую прибыль за период до 1895 года (101,567 миллиона). Усугубил без того уже аховую ситуацию сам нетерпеливый император Гуансюй, решивший расплатиться с японцами всего лишь за три года. Все таможенные поступления теперь шли в Японию, повысили и ставки внутренних налогов. Провинциям спустили квоты на пожертвования, и местные власти выжимали их из населения. Из Китая выкачивали все жизненные соки.

Как и в случае со многими другими несправедливыми обвинениями, ответственность за катастрофы войны и «мира» с японцами многие возлагали на Цыси. В туманной, зато категоричной манере ее изобличители декларируют, будто ради строительства своего Летнего дворца Цыси обобрала китайский флот, будто она помешалась на праздновании своего шестидесятого для рождения и будто бы оказалась слабовольным миротворцем. Истина заключается в том, что именно Цыси заложила основы современного флота Китая; на строительство Летнего дворца денег из военно-морской сметы никто не брал, хотя она и пользовалась какой-то незначительной частью фондов. Цыси долгое время не могла принимать активное участие в войне не потому, что увлеклась подготовкой к своему шестидесятилетию, а потому, что император Гуансюй отстранил ее от этого дела. Совсем

не относясь к миротворцам, она оставалась единственной персоной при дворе, безоговорочно выступавшей за то, чтобы отвергнуть требования Японии и продолжать сражаться.

Использование не по назначению флотских фондов перед войной (даже притом, что она пожертвовала примерно ту же сумму во время конфликта) и вымогательство подарков на день рождения получили несправедливую оценку, хотя, бесспорно, заслуживают осуждения. Первое послужило расшатыванию дисциплины на флоте, второе – упадку морального духа при дворе. Цыси осознала свои ошибки и в предстоящие годы собиралась их исправить. Невзирая на все эти грехи, она выступала против признания поражения и совершенно пагубного «мира» в равной мере. За них должны отвечать император Гуансюй (о котором сложили популярный миф как о трагическом герое, сражавшемся до конца) и, пусть в гораздо меньшей степени, высшие советники (хотя официально они числились всего лишь консультантами). В целом вина должна лежать на системе, при которой такая тяжелая ответственность легла на такие хлипкие плечи. Роберт Харт сетовал на то, что «без головы не бывает сильного мужчины». Так получилось, что в Китае нашлась только одна сильная женщина, но ей не дано было стать головой в момент сложного испытания. За пределами узкого круга двора ее голоса слышно не было. Зато нашлось много желающих на сочинение небылиц о ней. Позже один проницательный француз о ней сказал так: «C’est le seul homme de la Chine». Такой на самом деле была Цыси в Запретном городе в 1895 году.

С завершением той катастрофической войны Цыси вернулась к уединенной жизни августейшей пенсионерки. 30 июня 1895 года свита официально проводила ее из Запретного города в Морской дворец, откуда позже она снова переехала в Летний дворец. Окруженные евнухами в красочных одеяниях, пошитых для особых случаев, и музыкантами, исполнявшими фанфарные произведения, великий князь Гун с другими вельможами встали на колени вдоль мощеной тропы лицом на юг и три раза коснулись головой земли, когда мимо проносили паланкин Цыси. Отныне, когда вдовствующая императрица посещала Запретный город, ей всегда готовили утонченные обряды с участием всех чиновников, собиравшихся во дворце в парадных одеждах. Организаторы подобных обрядов старались подчеркнуть тот факт, что Цыси отошла от государственных дел.

Тем не менее этот новый этап ее пребывания в отставке отличался от предыдущего. После конфуза с Жемчужной наложницей Цыси получила возможность знакомиться со всеми важнейшими документами, и она до сих пор их читала. Ее приемный сын теперь гораздо охотнее обращался к ней за советом, и все заметили его значительно более частые визиты в Летний дворец. Молодой император и высшие советники увидели, что подписание губительного мирного договора с японцами против воли вдовствующей императрицы вполне можно было приравнять, образно говоря, «употреблению яда ради утоления жажды». С этим договором в империю пришло все что угодно, кроме настоящего мира. Наместник Чжан Чжидун, отчаянно славший ходатайства против подписания договора, на которые никто не обращал внимания, теперь концентрировал внимание всех на том, что Симоносекский договор послужил только обогащению Японии и разжиганию аппетита японцев; на следующем этапе японцы совершенно определенно постараются покорить радикально ослабленный Китай. К тому же у властей европейских держав теперь появилась полная картина того, насколько слабой стала Китайская империя, и с их стороны последовали бесконечные требования, сопровождаемые угрозой войны, а китайцы не могли достойно ответить на блеф европейцев.

Понятно, что с точки зрения руководства европейских держав Китай представлял собой просто бумажного тигра. Раньше они относились к империи с известным уважением, хотя бы учитывали ее размеры. Теперь они знали, что этот гигант, по словам Чарльза Денби, «пустой внутри» и «китайский пузырь прорвался». Они узнали, что «империя не способна к борьбе, и при появлении малейшего предлога европейцы готовы были оторвать кусок ее территории». В то время как добросердечные люди оправдывали Китай («Китай населяет миролюбивая нация; его история, цивилизация, своеобразие сложились для мирной жизни, достойно сожаления, что представители агрессивного мира вмешиваются в жизнь китайцев…» – писал Роберт Харт), отношение иностранцев в целом к этой стране характеризуется откровенным презрением. Императорский наставник Вэн отмечал: «Когда посланники западных стран приходят в наше министерство иностранных дел, они больше не утруждают себя вежливыми манерами; выкрикивать оскорбления начинают прямо с порога». Ставший свидетелем посещения китайского внешнеполитического ведомства кем-то из западных посланников любой китайский чиновник чувствовал, как «от ярости у него закипает кровь в жилах».

Император Гуансюй пытался защищаться. Все заметили, что по поводу войны он не выступил с подробным публичным заявлением, а только написал высшим сановникам запрос с требованием к ним поделиться своими соображениями. К тому же он просил их больше не говорить об этом деле, то есть запретил обсуждение причин его политического провала. Император не смог предложить соображений по поводу уже данного урока истории или по поводу конкретного плана на будущее; они услышали заурядные указания по поводу «двух важных заданий: готовить армию к войне и изыскать для нее дополнительные фонды». Им владело беспокойство, и он пытался переложить с себя ответственность на других самым ребяческим способом, говоря кое-кому из чиновников, будто два члена Верховного совета «заставили его ратифицировать» Симоносекский договор. Главным козлом отпущения назначили боцзюэ Ли Хунчжана. Но вместо того чтобы обвинять его в фактическом вреде, нанесенном им, когда он ввел владельца трона в заблуждение по поводу мощи китайской обороны перед войной и когда недолжным образом вел войну после ее начала, император поддержал широко распространившийся слух, будто Ли Хунчжан подписал мирный договор с японцами без его одобрения. Во время своей первой послевоенной аудиенции с боцзюэ его величество отчитал Ли