Впоследствии император Гуансюй относился к своей жене императрице Лунъюй в лучшем случае равнодушно. Под пристальными взглядами придворных он будет смотреть сквозь свою жену, как будто бы ее не существует. Она старалась ему угодить, но ее попытки вызывали у него только раздражение. Было широко известно, что, когда она «приходила к нему, тот частенько метал в нее туфли прямо с ноги». Желание Цыси установить надзор над своим приемным сыном отозвалось ей усилением напряженности в отношениях с ним. Теперь, когда ей приходилось отойти от дел, императору Гуансюю меньше всего хотелось выслушивать наставления вдовствующей императрицы, тем более по вопросам управления государством.
Император явно отдавал предпочтение Жемчужной наложнице, то есть резвой молодой девушке, которая, как заметили евнухи, появлялась перед ним совсем не в традиционном женском обличье. Она не пользовалась косметикой, а также носила мужскую прическу (с косичкой, свисавшей по спине), мужской головной убор, камзол для верховой езды и неуклюжие черные атласные сапоги. Позже император Гуансюй поделился со своими врачами, в том числе французским доктором Детеве, тайной того, что с ранней юности страдал ночными непроизвольными семяизвержениями. Снившиеся ему звуки ударных инструментов вызывали у него эрекцию, из-за нее у императора появлялись похотливые ощущения, заканчивавшиеся поллюцией. Однако в других случаях, следуя записям доктора Детеве в истории болезни, никакой эякуляции не происходило и «ни малейшей возможности эрекции не возникало». Следовательно, можно предположить отсутствие у императора Гуансюя способности к обычному соитию. Народ в Китае знал о существовании такого недуга, но не ведал о причине, поэтому назвал его «кастрацией волей Небес». Одетая мужчиной Жемчужная наложница не могла вызвать у императора желания к половому сношению, и с ней он мог чувствовать себя свободным от такого сношения. Император владел такими инструментами, как гонги, барабаны и цимбалы – все они вызывали у него влечение сродни сексуальному, и он считался вполне сносным игроком на ударных инструментах.
Невзирая на физические проблемы, император выполнял обязанности монарха не покладая рук, продолжая одновременно изучение китайской классики и маньчжурского языка. Жизнь свою он проводил исключительно в Запретном городе, выходя на экскурсии разве что в Морской дворец и для посещения храмов, где молился за обильный урожай, или императорских мавзолеев, чтобы попросить благословения у своих предков. Его отношения с императорским наставником Вэном оставались все такими же близкими, ведь с ним как с отцом он провел все свои годы становления и по-прежнему виделся практически каждый божий день. При нем состоял еще один наставник – мыслящий современными понятиями мужчина по имени Сунь Цзянай. Именно он предложил императору поразмыслить о реформах. Однако молодой человек интереса к ним не проявил. Взаимопонимания с этим наставником у Гуансюя не сложилось. Один только Вэн оказался в состоянии повлиять на политические маневры в период правления императора Гуансюя.
Вэн по-прежнему презирал Запад, хотя ненависть к нему у наставника прошла, и он стал проявлять восприимчивость к некоторым западным порядкам. На основе отчетов путешественников, а также личного опыта, почерпнутого во время поездок через Шанхай, он признал пользу таких промышленных предприятий, как «металлургические комбинаты, судоверфи и оружейные арсеналы». На свою первую фотокарточку он снялся в 1887 году. У него даже нашлись одобрительные слова по поводу того, что он увидел во время посещения католической церкви. В церковном сиротском приюте он обратил внимание на существование отделений для мальчиков и девочек, на то, что здание стоит на «возвышенности, которой не грозит паводок» и внутри «прибрано и поддерживается образцовый порядок». Церковно-приходская школа состояла из четырех классов, где дети читали вслух, и тем самым они доставили гостям удовольствие. Принимающие их люди проявляли «предельную обходительность», а прислуга «отказывалась от подачек». В целом у императорского наставника осталось самое благоприятное впечатление. Но все равно в Шанхае он чувствовал «мощное отвращение» к зданиям в европейском стиле и предпочитал проводить время в одиночестве в помещении, нежели выходить на прогулку. Он продолжал сопротивляться железнодорожному строительству. Когда как раз перед свадьбой императора в Запретном городе случился пожар, он увидел в нем предупреждение Небес против использования электрического света, моторных сампанов и узкоколейной железной дороги во дворцах.
Цыси была в курсе его воззрений и степени его влияния на ее приемного сына. Но изменить такое положение вещей она практически не могла, к тому же у молодого императора выработалась к ней устойчивая неприязнь, а к своему учителю он напротив испытывал предельную эмоциональную привязанность. Перед самой передачей властных полномочий ей пришлось встретиться с ними двоими и добиться от них обещания не менять проложенного ею политического курса. Однако Цыси не удалось остановить их, когда в скором времени они отложили в долгий ящик прокладку железнодорожной магистрали север – юг, предусмотренную ее указом, и выхолостили начатую было валютную реформу. После возвращения домой делегации чиновников, которых она отправила в поездку по миру, ни они, ни привезенные ими знания никого не заинтересовали. Движимая желанием повернуть своего приемного сына лицом к достойной оценке достижений Запада, Цыси «приказала» ему, отметил императорский наставник Вэн, учить английский язык. Как родительница, она имела право высказаться по поводу его обучения, пусть он уже стал взрослым человеком и взял на себя полномочия императора. Император приступил к изучению английского языка, к большому беспокойству императорского наставника. «Зачем все это?» – спросил Вэн. В своем дневнике он сокрушался: «На рабочем столе императора теперь лежат учебники иностранного языка. Как же грустно мне становится от их вида!» Гуансюй в изучение английского втянулся. С одной стороны, на этом настаивала Цыси, а с другой – этот язык вызвал у него живой интерес. Только вот его интерес оказался исключительно научным, и он не перерос в какие-либо усилия по модернизации страны.
Император Гуансюй пальцем о палец не ударил, чтобы продолжить реформы Цыси, и те постепенно заглохли. Он вернулся к древним методам управления империей: примитивному бюрократическому администрированию, сводящемуся к лаконичным резолюциям на рутинных отправлениях: «Донесение принято», «Поступайте как предлагаете», «Отправить в соответствующее ведомство». Его аудиенции были скучными и совсем непродолжительными. Всем было известно о том, что «в его речах звучит сомнение… говорит он медленно и с большим трудом формулирует свои мысли». Его голос на самом деле едва доносился до ушей слушателей, и при разговоре он запинался. Чтобы избавить его от трудов произнесения речей, чиновники советовали друг другу произносить монологи сразу же после первого вопроса императора и тем самым заполнять обязательные десять минут, отводимые для аудиенции. Императора по-прежнему волновала «тяжелая жизнь народа». Однажды, когда под напором паводка прорвало дамбу, воды хлынули на улицы Пекина и уже плескались у стен Запретного города, огорченный император обеспокоенно твердил о страданиях многочисленных подданных, оказавшихся в области подтопления. Но он по старинке только лишь открыл пункты распределения бесплатного риса и молился Небесам. Ему даже в голову не пришло, что решение проблем Поднебесной могло лежать на пути модернизации ее системы хозяйствования. Продолжался ввоз продовольствия, а также внешняя торговля, только вот страна, отмечали европейцы, вползла в «период оцепенения». В это время «предприимчивость проявляли одни только заморские купцы».
Петиций с анализом возникшей деловой апатии в канцелярию императора не поступало. Традиционные надзиратели, столпившиеся у трона, готовы были громко протестовать по поводу отклонения от прецедента, монаршей расточительности или нарушения приличий, а также прочих посягательств на предписания конфуцианства, но не по поводу бездействия. С возвращением элиты в прежнюю рутину бытия ее представители полностью забыли о спорах вокруг политических мер, оживлявших двор Цыси. Великий князь Гун отошел от дел, но, даже если бы он оставался при власти, его нельзя отнести к личностям, способным сформулировать очередные задачи государства или подтолкнуть его к переменам. Великий князь Цюнь мог работать только под чьим-либо руководством, а сам руководить не умел. Вскоре его сразил тяжкий недуг, и он умер в первый день 1891 года. Боцзюэ Ли Хунчжан, которого многие европейцы считали «величайшим приверженцем модернизации Китая и крупнейшим государственным деятелем», без Цыси показал себя беспомощным человеком. Даже сохранив за собой все посты, он оказался повязанным по рукам и ногам: теперь императору диктовал его главный враг и политический противник – императорский наставник Вэн.
