Король Франции Людовик IX, при жизни почитаемый святым, ни минуты не помышлял, что власть, которой он облечен, имеет земную природу и преходяща. Он ощущал себя духовным лицом и хотел им быть. Читая Жуанвиля, мы видим, как годы, проведенные на Востоке, и постигшие его там неудачи убедили короля-весельчака в том, что он грешник и что его грехи пали на королевство. Король отказался от мирских радостей, «возлюбил Господа всем сердцем и стал подражать Ему в деяниях», живя так, как, по словам его друзей-францисканцев, жил Христос.

Людовик IX стал преисполнен святости. В середине XII века французский король чувствовал, что его держат в строгости. Большая часть богатств тратилась во славу Господа и шла на придание блеска богослужению. Король строил не замки, а храмы. Конечно, Людовик Святой, как и епископы, любил одеваться в прекрасные ткани, но не украшал свое жилище; он действительно вершил правосудие, сидя под венсеннским дубом или на камне. Он лучше германских императоров сохранил воспетые многими наследие и славу Карла Великого; вслед за Карлом Великим он открыл двери своих сокровищниц, чтобы построить часовню. Его предки, щедро одаривавшие епископов, были настоящими строителями новых соборов во Франции.

Во Франции, как и в Клюни, искусство, существовавшее благодаря щедрости королей, вновь обретавших власть, было по своей сути религиозным. Если оно и порождало светские произведения, они имели второстепенное значение и были недолговечны: ни одно из них не дошло до нас. Основные формы этого искусства возникли в тесном кругу приближенного к трону духовенства, в немногочисленном обществе с высоким уровнем достатка, в среде тех, кто находился в авангарде интеллектуальных изысканий. Епископы и корпус каноников, разделявших с ними земную власть матери-Церкви, занимали самую высокую ступень феодальной иерархии и владели лучшими землями. С уборкой нового урожая огромные амбары доверху наполнялись благодаря церковной десятине. Духовенство держало в своих руках города, эксплуатируя ярмарки и рынки. Оно получало прямую выгоду от торговли и использования земель. Отдельную статью дохода составляли щедрые пожертвования богатых мирян, беспокоившихся о своей душе. Общество, как никогда, заботилось о том, чтобы бедняки были по-прежнему бедны. Достаток, ставший следствием развития сельского хозяйства, оставался уделом избранных, а пирамидальную структуру государственного устройства венчала теперь фигура короля, причислявшего себя к церковнослужителям и восседавшего в окружении епископов. Вот почему следствием подъема деревень было строительство соборов, знаменовавшее расцвет королевской власти.

Благополучие монархии и Церкви коснулось также искусства Франции, становившегося более безмятежным. Оно привыкало к улыбке, училось выражать радость. Эта радость была не только земной, так как священное неразрывно соединялось с мирским (сам король был тому примером), происходило чудесное слияние преходящего и вечного. Искусство соборов нашло завершение в почитании вочеловечившегося Бога и стремилось изобразить примирение Создателя и Его творения. Таким образом оно переносило в область сверхъестественного и освящало радость жизни, которую испытывал рыцарь, галопом мчавшийся по майским цветам, беззаботно топтавший луга и нивы.

Однако не следует относить к XIII веку блаженные лица увенчанных коронами Богородиц и улыбающихся ангелов. То было суровое, тревожное и дикое время. Прежде всего необходимо представить раздиравшие его смуты и волнения. Епископ Ланский, задумавший строительство нового собора, не забывал, что его предшественник погиб во время бунта, растерзанный горожанами[84]. В 1223 году жители Реймса восстали против чрезмерных поборов, введенных другим епископом-строителем: они заставили его остановить строительство, отослать каменщиков и скульпторов. Такие происшествия были неожиданными. Столкновения и вспышки насилия в действительности стали проявлением скрытых противоречий, зревших в недрах феодального общества. Три группы противостояли друг другу: духовенство, рыцарство и массы бедняков — угнетаемых, порабощенных, раздавленных. Рыцарство восставало против Церкви, против ее морализаторства, против всего, что пыталось обуздать свободную радость сражения и любви. Эта борьба не могла не затронуть художественное творчество.

Но общество по-прежнему твердо стояло на ногах. Между 1130 и 1280 годами глубинные течения, незаметно изменявшие его строение, получали едва заметный отклик в узком кругу духовенства, руководившего художниками и следившего за строительством соборов. Эти течения не нашли явного отражения в художественном творчестве, развитие которого зависело в значительной степени от движения религиозной мысли. Итак, чтобы понять искусство того времени, в первую очередь следует обратиться не к экономике или социологии, а к богословию.

На этом отрезке европейской истории, движимой непрерывным развитием производства и успехами в торговле, в душах людей возникло напряженное противостояние между жаждой богатства, нетерпеливым желанием завладеть сокровищами, страстью распоряжаться ими и подспудным стремлением к бедности, которую каждый христианин почитал главной дорогой к спасению. В эпоху, когда формировались королевства, все чаще с тревогой звучал вопрос: духовное или земное, Папа или император, Церковь или король? Кто должен обладать безраздельной властью и править миром? Все это растворялось в последнем, фундаментальном противоречии — в конфликте христианской веры и еретических отклонений. Любой вновь назначенный епископ, а вскоре и каждый правитель первым делом начинали борьбу со лжепророками, опровергали их утверждения, выслеживали сектантов. Другой насущной заботой было оградить христианство от неуверенности и туманности мышления, не знакомого с логикой, возвести просторное, причудливое и строго упорядоченное здание доктрины, убедить народ в его прочности, указать слабые места еретических учений и вывести на прямой путь сбившихся с него верующих. Множество непрерывно возникавших ересей свидетельствовало о том, что культуру Запада охватило стремление к росту, это же стремление придавало силу новым учениям. В XII и XIII веках соседство ересей и угроза их наступления определяли пути развития искусства, которое заявляло себя в первую очередь как учение об истине.

Тем не менее искусство Европы далеко от того, чтобы найти полное выражение в формах, предложенных первопроходцами богословия, — то есть в готике. Раздробленность мира, который все еще был разделен на тесные мирки, возродившийся престиж римской эстетики, привычный образ мыслей, с трудом сдававший позиции, — все это создавало серьезные препятствия для признания новых форм, считавшихся сначала французскими и королевскими. Им было трудно привиться во многих провинциях. Окраины, обширные пространства ускользали от их влияния.

Тот, кто захочет понять истинную связь между возникновением произведения искусства, структурой общественных отношений и движением мысли, должен уделить пристальное внимание сложной географии высокой культуры. Необходимо учитывать, что между 1130 и 1280 годами горизонты европейской цивилизации претерпели серьезные изменения. Это не было медленным созреванием и мирным расцветом. Напротив, изменения происходили резко, скачками. Особую важность здесь приобретает хронология событий. В нашем исследовании мы предполагаем обозначить этапы этих изменений, а также непрерывные векторы разнообразных сил, которые на протяжении всего указанного периода находились в постоянном противоречии.

В 1130 году первым королевским храмом почитался не собор, а французский монастырь Сен-Дени. Со времен короля Дагоберта потомки Хлодвига избрали эту святыню своей усыпальницей; три рода, сменяя друг друга, правившие Францией, погребали там умерших; Карл Мартелл, Пипин Короткий, Карл Лысый покоились в королевском склепе подле Дагоберта и его сыновей, Гуго Капета, его предков (герцогов Франции) и потомков (королей). По сравнению с рядами этих гробниц Ахен казался промежуточным этапом, молодым побегом, цветением плевела. В крипте Сен-Дени уходили в землю корни монархического древа, корни королевства, которое Хлодвиг с помощью Бога и Святого крещения основал на руинах римского могущества. После коронации владыка Франции возлагал корону и символы своей власти к гробницам, где покоились его предшественники. Он приезжал туда, чтобы взять орифламму[85], когда отправлялся в военный поход. Здесь возносились молитвы о даровании победы и велась хроника подвигов. «Главное аббатство» обрастало преданиями, вокруг него слагались исполнявшиеся во время рыцарских собраний эпические песни. В них прославляли легендарного Карла Великого, «милую Францию», воспевали других владык и блеск их побед. Утопавший в королевских дарах, монастырь процветал. Он возвышался над огромным парижским виноградником и ярмаркой Ланди. На корабли, прибывавшие по Сене, грузили бочки молодого вина и отправляли дальше, в Англию или Фландрию. На рубеже XII века вслед за подъемом сельского хозяйства и торговли неуклонно возрастало богатство монастыря, а престиж его рос вместе со славой парижских государей. Мало-помалу сюда, в королевство, символом которого стала лилия, перетекали главные христианские силы, покидая империю, некогда возрожденную в Германии династией Оттонов. Реванш старой Франции над тевтонской гегемонией. Каролингская традиция, поглощенная могущественными Капетингами, возвращалась к своим истокам — теперь уже на равнине Франции, а не Франконии. Новое искусство, возникшее в Сен-Дени, в первую очередь знаменовало этот отлив.