Монастырь возник по воле одного человека — аббата Сугерия. Монах, не отличавшийся благородным происхождением, был другом детства короля. Эта дружба вознесла его на самую вершину политического влияния. Сугерий лучше других понимал символическое значение монастыря, настоятелем которого он стал. Возложенную на него задачу он считал величайшей честью, а значит, дело, которому он посвящал себя, следовало окружать великолепием. Сугерий был бенедиктинцем, в его представление о монашеской жизни не входило понятие бедности или полного отказа от мира: он следовал клюнийской концепции. В его глазах аббатство Сен-Дени, как потом Клюни для аббата Гуго, находилось на вершине земного мироустройства и должно было блистать к вящей славе Господней.

Заботясь о «внешнем благородстве», Сугерий превратил богатства монастыря в великолепное обрамление богослужений. Между 1135 и 1144 годами в ответ нападавшим на него приверженцам совершенной бедности он начал перестраивать монастырскую церковь и обновлять ее убранство, трудясь во славу Господа, святого Дионисия, а также во славу французских королей, мертвых (покоившихся в его владениях) и живого (своего друга и благодетеля).

Гордясь предпринятым делом, Сугерий описал его в двух трактатах «О моем управлении» и «Об освящении», позволяющих яснее понять его намерения, а также то, что памятник королевской власти был им задуман как синтез всех эстетических новшеств, которые он некогда видел, посещая новые монастыри на юге Галлии. Он желал, чтобы его монастырь, принадлежавший королю, возвышался над другими, подобно тому как монарх превосходит других владык в своем королевстве. Наконец, Сугерий сам был автором некоторых нововведений. Оставаясь хранителем гробницы Карла Лысого и заботясь о том, чтобы держава Капетингов стала преемницей императорской власти, он решил соединить традицию Каролингов, истинную традицию франков, с аквитанскими и бургундскими формами. С этой целью он привлек во Францию эстетику Австразии, эстетику бесценных произведений Ахена и Мааса, надеясь сплавить ее с романским искусством, возникшим в противовес ей. Сугерий стремился к тому, чтобы его монастырь стал произведением богословия. Безусловно, богословие это основывалось на сочинениях покровителя аббатства, святого Дионисия, или, как было принято считать, Дионисия Ареопагита.

Действительно, останки франкских королей покоились подле могилы первого христианского мученика Франции, Дионисия. Сугерий, все его монахи, все его предшественники-настоятели считали, что святой, принесший свет Евангелия во Францию, и ученик апостола Павла Дионисий Ареопагит, которому традиция приписывает самое величественное мистическое произведение христианской мысли, — один и тот же человек. В монастыре хранился текст этого произведения, написанного по-гречески неизвестным автором на Востоке в самом начале эпохи раннего Средневековья. В 758 году Папа Римский преподнес рукопись королю франков Пипину Короткому, который воспитывался в Сен-Дени. В 807 году второй экземпляр был послан константинопольским императором Михаилом Заикой императору Запада Людовику Благочестивому. Гильдуин, один из настоятелей Сен-Дени, сделал первый, и плохой, перевод этой книги на латынь. При Карле Лысом Иоанн Скотт Эриугена, лучше владевший греческим, сделал новый перевод и сопроводил его комментарием. В Сен-Дени будут почитать и «Theologica mystica». На этот источник опирались мысль и искусство Сугерия. У Данте на вершинах его «Рая» находится

Трактат, приписываемый Дионисию, содержит описание устройства видимого и невидимого миров: «О небесной иерархии. О церковной иерархии» (несомненно, Сугерий черпал вдохновение в этом произведении, когда представлял себе иерархию власти феодального короля). Центральная идея произведения: Бог есть свет. Каждое существо — часть изначального, нетварного и творящего света. Всякая тварь получает и передает свет Божий в меру своих способностей, то есть в соответствии с местом, отведенным ей в иерархии живых существ, в соответствии с уровнем, на который она помещена замыслом Божиим. Возникший из сияния мир — это поток света, низвергающегося подобно водопаду; свет, исходящий от Творца, раз и навсегда определяет место каждому тварному созданию. Этот же свет и объединяет всё творение. Связующая сила любви пронизывает всю вселенную, устанавливает в ней порядок и гармонию, а поскольку каждый предмет в той или иной мере обладает способностью отражать свет, непрерывная цепочка отражений вызывает в глубинах тьмы обратное движение, возвращающее свет к его источнику. Таким образом, сияющий акт творения сам по себе - постепенный, ступень за ступенью, подъем к невидимому и неописуемому Существу, стоящему в начале всего. Всё возвращается к Нему через видимые вещи, которые на более высоких уровнях всё лучше отражают Его свет. Итак, тварное приводит к нетварному через целый ряд подобий и соответствий. Проникая в их смысл, можно шаг за шагом продвигаться к познанию Бога. Бог, абсолютный свет, в более или менее скрытом виде присутствует в каждом создании в зависимости от того, какой отражательной способностью это создание обладает. Каждое существо может открыть то, что таит в себе, тому, кто смотрит с любовью, оно являет часть скрытого в себе света. В этой концепции содержится ключ к пониманию нового искусства, искусства Франции, образцом которого стала церковь монастыря Сен-Дени — искусство света и непрерывного отражения.

Изменения начались с паперти. Эта передняя церковь пришла еще из каролингской традиции. Она по-прежнему была массивна, компактна, сумрачна и служила лишь первой ступенью, начальным этапом восхождения к свету. Кроме того, паперть при входе в королевский монастырь представляла собой образ могущества, безраздельного господства, то есть олицетворяла военную мощь, так как в то время власть опиралась на силу оружия и король по своей сути был прежде всего военачальником — именно это символизировали две зубчатые башни фасада. Однако их мощное единство прорезал ряд арок. Свет заходящего солнца проникал внутрь через окна трех порталов. Над ними сияла роза — первая, появившаяся в западной части церкви и освещавшая три верхние часовни в честь небесных иерархов — Девы Марии, архангела Михаила и ангельского воинства. Основной элемент фасада всех будущих соборов возник благодаря богословским рассуждениям Сугерия.

Однако настоящие эстетические изменения затронули хоры новой церкви. На противоположном конце, там, где, повторяя движение восходящего солнца, завершалось литургическое шествие, Сугерий устроил источник света, место, где становилось возможным в ослепительном сиянии приблизиться к Господу. Было решено убрать стены, и строителям пришлось использовать для этого все архитектонические возможности того приема, который до сих пор применялся в зодчестве лишь для украшения, — речь идет о пересечении стрельчатых арок. Таким образом между 1140 и 1144 годами была перестроена «часть часовен, расположенных полукругом, и вся церковь засияла необыкновенным светом, проникавшим сквозь огромные окна и не имевшим никаких преград на своем пути». В XII веке в главной церкви монастыря было принято устраивать множество часовен. Теперь почти все монахи становились священниками; каждый день они должны были совершать богослужение, а для этого требовалось все больше алтарей. Романские образцы предлагали план галереи церковных хоров, от которой во все стороны отходили ответвления-ниши. Сугерий приложил все силы, чтобы сделать эти ниши как можно более открытыми дневному свету. Изменив строение сводов, он добился появления дополнительных окон; заменил стены-перегородки колоннами и воплотил свою мечту — придал стройность ходу богослужения, подчинив освещение храма особой логике. Все участвующие в службе будут теперь собраны вместе, организованы в единое целое самой формой полукружия и более того — объединяющим всех светом. Движения молящихся, подчиненные единому ритму, должны находиться в гармонии с освещением, подобно тому как сливаются голоса в пении хорала. Омытые одним светом, совершаемые одновременно священником и молящимися, литургические действия соединяются в единодушную хвалу Господу — в Симфонию. Итак, в день торжественного освящения хоров, месса была отслужена «столь празднично, с такой радостью и охватившим всех чувством единства, что дивное пение, возносившееся с хоров, своей стройностью и гармонией напоминало симфонию ангельскую, а не человеческую».