В наших храмах, сказали они, действительно имеется много различных изображений Брахмы, Махадевы, Ганеши (Гениша), Гавани[135], которые являются главными и наиболее совершенными деута; кроме того, мы имеем много других, почитающихся менее совершенными. Всем этим изображениям мы воздаем чрезвычайные почести, падаем перед ними ниц и преподносим им со всякими церемониями цветы, рис, санталовое и шафрановое масло и другие подобные вещи. Но мы не верим, что эти статуи и есть сам Будда или Вишна. Это только их изображения. Мы поклоняемся им только из уважения к божеству, которое они представляют, но когда мы молимся, мы молимся не статуе, а божеству, которое она изображает. Изображения допускаются в наших храмах потому, что молитва более проникновенна, если перед глазами имеется что-нибудь такое, на чем можно сосредоточить свой ум. Но в сущности мы признаем, что только бог один абсолютен и что только он один всесилен.
Я ничего не прибавил и не убавил из ответа, который мне дали пандиты, но, по правде говоря, мне показалось, что он был уж слишком старательно приспособлен к христианскому учению.
Другие ученые пандиты говорили мне совсем не то.
Тогда я перевел беседу на вопрос хронологии. Они старались показать мне, что существует древность более глубокая, чем та, которую мы знаем. Они не утверждают, что мир вечен, но, по их мнению, он так стар, что это уже равносильно вечности. Они говорят, что существование его надо исчислять четырьмя дгугами. Дгуг охватывает известное количество лет, вроде нашего века, но с той разницей, что век содержит в себе всего сто лет, а их дгуг — сто леков лет, т.е. сто раз сто тысяч лет. Я уже в точности не помню, сколько лет считалось в каждом дгуге. Но я знаю, что первый, именуемый сати-юга, заключал в себе период в двадцать пять леков; второй, именовавшийся трита, продолжался около двенадцати леков; третий, называвшийся двапара, длился, если не ошибаюсь, восемь леков и сорок шесть тысяч лет; четвертый, кави-дгуга, будет продолжаться я уже не помню сколько леков. Они говорят, что первые три дгуга и значительная часть четвертого уже прошли, и мир уже не будет существовать столько времени, сколько он просуществовал, потому что в конце четвертого дгуга он должен погибнуть, и тогда все вернется к своему началу. Я заставил их несколько раз считать и пересчитывать, чтобы установить подлинный возраст мира, но, видя, что это слишком затрудняет их и что они расходятся во мнениях даже относительно числа леков, я удовлетворился тем, что мир, по их мнению, обладает удивительной древностью. Но попробуйте начать их расспрашивать об этой древности, и они будут вам рассказывать пустые сказки и кончат заверением, что так сказано в Ведах, или в книгах законов, которые даны им через посредство Брахмы.
Потом я стал выпытывать у них, какова природа их деута. Но объяснения их были очень путаные. Они говорили, что деуты бывают трех видов: хорошие, дурные и безразличные, т.е. не хорошие и не плохие. Одни утверждали, что деуты — огонь, другие, — что они свет, а многие полагали, что они биапек. Я не мог добиться ясного объяснения, что значит биапек. Они только утверждали, что бог — биапек, и что наша душа — биапек, и что все, что биапек, то не подлежит порче и не зависит от времени и места. Существуют пандиты, утверждающие, что деуты — это только частицы божества. Наконец, другие рассматривают их как самостоятельные божества, рассеянные по всему миру.
Помню также, что я спросил их о природе ленге-черире, существование которого допускают некоторые из их авторов. Но я не мог из них выудить больше того, что я уже узнал от нашего пандита, а именно, что семена растений, деревьев и животных не образуются заново, что они существуют разбросанные повсюду и везде с момента сотворения мира и что они не только в потенции, как это говорится, но и в реальности суть растения, деревья и животные, вполне совершенные, но столь малого размера, что их отдельные части становятся видимыми только, когда они попадают на надлежащее место и там получают питание, развиваются и растут. Таким образом, семя яблони и груши есть ленге-черире, т.е. маленькая яблоня или груша, совершенная во всех своих существенных частях, а семя лошади, слона, человека тоже есть ленге-черире — маленькая лошадь, маленький слон и маленький человек, которым нужна только душа и пища, для того чтобы приобрести надлежащую видимую форму.
В заключение я объясню Вам мистическое учение одной большой секты, которая за последнее время наделала немало шума в Индостане, тем более что некоторые пандиты внушили это учение Даре и Султан-Шудже, старшим сыновьям Шах-Джахана.
Вы несомненно знакомы с учением многих древних философов о великой мировой душе, частицами которой, по их утверждению, являются наши души и души животных. Если глубоко вдумаемся в Платона и Аристотеля, то, может быть, найдем, что они увлекались этим учением. Оно разделяется почти всеми пандитами Индии, а также современной сектой суфиев и значительной частью ученых в Персии. А в персидской поэзии оно очень выразительно изложено в Гулыненразе, или «Цветнике таинств». Это мнение разделял также Флудд (Флуд)[136], которого с такой ученостью опроверг наш великий Гассенди. Оно сбило также с толку большинство наших химиков.
Но индусские пандиты заходят в этом дерзком учении дальше, чем все упомянутые философы, и утверждают, что бог, или высшее существо, которое они называют Ахар (неподвижный, неизменный), создал или извлек из собственной субстанции не только души, но все, что есть материального, телесного во вселенной, и что это сотворение было сделано не просто в том смысле, что бог являлся действенной причиной, но что он это сделал, как паук, который производит паутину из своего пупка, и когда ему захочется, вбирает ее обратно.
Эти мнимые ученые говорят: творение есть не что иное, как выделение или расширение личной субстанции бога, тех сетей, которые он извлекает как бы из собственных внутренностей, и точно так же разрушение есть только отозвание назад божественной субстанции, этих божественных сетей. Таким образом, последний день мира, который они называют маперле, или пралеа, и в который, по их поверью, все будет уничтожено, означает общее всасывание всех этих сетей, которые бог вымотал из себя. Поэтому, говорят они, не существует ничего реального или действительного, во всем, что мы видим, слышим, обоняем или осязаем. Весь мир — не что иное, как иллюзия, нечто вроде сна, ибо все разнообразие, которое воспринимается нашими чувствами, есть по существу одно и то же — есть сам бог; точно так же все разнообразные числа — десять, двадцать, сто, тысяча и т.д. — означают лишь повторение одной и той же единицы.
Но попробуйте попросить их привести какие-нибудь доводы в пользу этой выдумки. Попробуйте попросить их объяснить, как совершается это выматывание или обратное наматывание субстанции, или потребовать у них объяснения этого видимого разнообразия; спросите у них, каким образом возможно, что бог, будучи не телесным, а биапек, как они утверждают, и нетленным, может быть разделен на такое множество частиц и душ. На это они вам ответят только красивыми сравнениями: бог — огромный океан, в котором движется множество сосудов, наполненных водой; куда бы ни плыли эти сосуды, они всегда останутся в том же океане, в той же воде, и если они сломаются, то вода, которую они содержат, немедленно сольется с океаном, которого они были только частицами. Или они вам скажут, что бог — это, как свет, который всюду один и тот же, но придает самый разнообразный вид предметам, на которые он попадает, в зависимости от цвета или формы стекла, через которое он проходит. Они никогда не ответят вам чем-нибудь иным, кроме подобных сравнений, которые не имеют никакого отношения к богу и способны только ослеплять невежественных людей. Тщетно вы будете ждать от них какого-нибудь основательного ответа. Если кто-нибудь ответит, что эти сосуды плавают в воде, похожей на их воду, но не в той же самой, и что свет во всем мире, конечно, одинаков, но не тот же самый, и если вы приведете другие серьезные возражения, которые могут быть сделаны на их теорию, то они все время будут отвечать теми же сравнениями, тонкими фразами или, как это делают суфии, прекрасными поэмами из своего Гульшенраза.
