Принц с улыбкой прочел ее письмо. А так как в последнее время он постигал священные сутры, то написал:
138
«Тропа Встреч — Ооми,
С нее давно уже боги
Сняли запрет.
Но сижу на монашьей циновке
И встать с нее не могу…»
[207] Вот мой ответ:
139
«Что же, тогда
Сама отправлюсь в дорогу.
Тебя же прошу
Об одном — монашью циновку
Расстелить постарайся пошире».
Пока я коротала часы, это сочиняя, повалил снег, и я отправила письмо, привязав его к заснеженной ветке. Вот как ответил принц:
140
«Снегопад.
Пусть на деревьях листьев
Еще нет, и весна далека,
Внезапно повсюду вокруг
Сливы цветы раскрылись»
[208].
А вот что ответила я:
141
«"Слива в саду
Расцвела раньше срока", — подумав,
Ветку я сорвала,
И тут же цветы осыпались —
Мне снег показался цветами…»
На следующий день рано утром от принца принесли такое письмо:
142
«Зимняя ночь.
Любовной тоской истомленный,
Глаз не смыкаю.
Одно лишь платье на ложе —
Печально встречаю рассвет…»
[209] Я ответила: «И тем не менее…
143
Зимняя ночь.
Утро никак не наступит,
Но наконец
Рассвело, и я разомкнула
Обледеневшие веки».
Увы, влачить дни, пытаясь рассеять томительную тоску посредством таких вот писем, — не тщетно ли это, право…
Видно, терзаемый какими-то мрачными думами, принц прислал вдруг чрезвычайно грустное послание, в котором были и такие слова: «Вряд ли я задержусь надолго в этом мире…»
Я ответила:
144
«Неужели одной
Мне придется рассказывать эту
Историю давнюю,
Что песням сродни старинным
Из бамбуковой чащи веков?»
Принц же сказал:
145
«В этом мире,
В унылой бамбуковой чаще,
Горестей полной,
Я не хочу оставаться
Даже на краткий миг…»
Тем временем принц подготовил для женщины тайное убежище. «Возможно, ее нерешительность объясняется страхом оказаться в непривычной обстановке… — подумал он. — Да и домочадцы начнут злословить… Отправлюсь-ка я за ней сам…»[210]
И вот, на восемнадцатый день двенадцатой луны в прекрасную лунную ночь он приехал.
— Поедемте со мной! — сказал принц, а так как и раньше такое бывало, я подумала, что речь идет только о нынешней ночи, и села в карету одна, но он сказал:
— Возьмите с собой кого-нибудь. Надеюсь, у нас будет теперь возможность сполна насладиться задушевными беседами…
«Прежде он не говорил мне ничего подобного. Неужели он решил вот так сразу?..» — подумала я и взяла с собой одну из своих дам. Принц привез меня не в обычное место[211], а в нарочно подготовленное помещение и сказал, чтобы я потихоньку перевезла туда своих прислужниц. «Да, он все-таки решился… — подумала я. — Но, может быть, без особых церемоний и лучше? Пусть люди пребывают в недоумении, гадая: "И когда это она переехала?"» Наутро я послала служанку за своей шкатулкой с гребнями[212].
Поскольку принц изволил находиться в моих покоях, часть решетчатых ставней оставили на время опущенными[213]. Страха я не испытывала, но смущена была чрезвычайно, и, приметив это, принц сказал:
— Я немедля переселю вас в Северные покои. Эти расположены слишком близко от входа и недостаточно укромны.
(Услышав это, я распорядилась, чтобы опустили все ставни, и сидела, затаив дыхание.
— Днем здесь собираются мои приближенные и приближенные Государя-монаха[214], — сказал принц, — вряд ли вам будет удобно. К тому же вы можете разочароваться, увидев меня вблизи, а мне бы этого не хотелось.)[215]
— Я и сама об этом думала, — призналась я, и принц рассмеялся.
— Я не шучу, — сказал он, — будьте осторожны ночью, когда я удалюсь к себе. Вдруг какой-нибудь негодяй захочет подглядеть… По прошествии же некоторого времени прошу вас переселиться хотя бы в те покои, которые обычно занимает Сэндзи[216]. В ту часть дома никто не забредет случайно. И в покои Сэндзи тоже…
Через два дня принц. изволил перебраться с женщиной в Северный флигель, и дамы, пораженные, поспешили донести о том его супруге.
— Он и прежде вел себя предосудительно, а уж теперь… — сказала госпожа. — Я знала, что эта особа не самых строгих правил, и все же, так явно…
«Наверняка принц очень увлечен, раз уж решился тайно перевезти ее в свой дом», — подумала она и, рассердившись, пришла в еще более дурное, чем обыкновенно, расположение духа, поэтому принц, чувствуя себя неловко, некоторое время не заходил к супруге, а оставался в покоях женщины: ему неприятно было слушать пересуды дам, да и перед ней было неловко.
— Дошло до меня, что такие вот неблаговидные дела творятся в нашем доме, — сказала как-то принцу супруга, прерывающимся от рыданий голосом. — Отчего вы не соизволили предупредить меня? Я бы не стала вам мешать. Мне стыдно, что вы столь явно пренебрегаете мной, выставляя на посмеяние.
— Но разве ваше доброе имя может пострадать оттого лишь, что я взял кого-то к себе на службу? — отвечал принц. — Вы постоянно не в духе, Тюдзё и прочие дамы, подлаживаясь к вам, глядят на меня с неприязнью, мне это надоело, вот я и вызвал эту особу, чтобы она занималась моей прической. Вы тоже могли бы пользоваться ее услугами.
Услышав это, госпожа была возмущена, но предпочла промолчать.
Шло время, и я постепенно привыкла к своему новому положению. Даже дневные часы я проводила в покоях принца, причесывала его и выполняла прочие его поручения. Он ни на миг не отпускал меня. В покои же госпожи заходил все реже. И печаль ее была беспредельна.
Сменился год, и в первый день начальной луны придворные, все как один, собрались ехать во дворец Государя-монаха с новогодними поздравлениями. Принц выделялся среди прочих своей юной прелестью, воистину никто не мог с ним сравниться. Глядя на него, я в который раз почувствовала, сколь недостойна… Прислужницы госпожи тоже вышли посмотреть на отъезжающих, однако, тотчас переключив свое внимание на мою особу, проделали дырку в перегородке и толпились возле нее, отталкивая друг друга, словом, вели себя более чем неприлично. Вечером, после окончания церемонии, принц вернулся. Самые знатные вельможи провожали его до дома, тут же было решено устроить музицирование. Слушая прекрасную музыку, я невольно вспоминала то время, когда целыми днями томилась от тоски в своем бедном жилище.
