«Ах, как досадно! — написал принц. — Но лишь минуют неблагоприятные дни, непременно…»
В ту ночь дождь бушевал сильнее обыкновенного, он так стучал по листьям деревьев, как будто не желал оставить на ветках ни одного. Шум непогоды разбудил меня, и губы словно сами собой произнесли:
— «На ветру…»[187]
«Наверное, листья уже облетели, — сетовала я, до самого рассвета не смыкая глаз, — жаль, что не удалось увидеть их вчера». Наутро принесли письмо от принца:
99
«Дождик холодный
В мире издавна связан с луной
Неужели тебе он кажется
И сегодня вполне обычным?
Печально, если вы не поймете…»
100
«То ль от дождя,
То ль еще от чего промокли
Мои рукава —
Не разобрать, ах, сегодня и я
Целый день все грущу да тоскую…» —
написала я в ответ и еще добавила:
«Да, кстати…
101
Алые листья,
Верно, все до единого сорваны
Полночным дождем.
Вот если б успела вчера
Ими налюбоваться…»
Прочитав мое письмо, принц ответил так:
102
«Увы, это так.
Отчего ж не хотела вчера
На горы взглянуть?
А сегодня утром тщетно
Раскаянию предаваться».
Сбоку же он приписал:
103
«Думаешь, бурей
Сорваны все до единого
Алые листья?
Но что если есть уцелевшие?
Не поехать ли нам проверить?..»
Вот что ответила на это я:
104
«Если вдруг алой
Станет и вечнозеленая
Гора Токива,
Что ж, тогда… Тогда непременно
Поспешу взглянуть на нее…
Похоже, вы упустили из виду…»
На днях, когда принц приехал ко мне, я отказалась с ним встретиться, сказав: «Есть тому преграды…», но он, как видно, не помнил…
105
«Плоскодонка,
Поскорее отчаливай.
Зловредный тростник,
Путь преграждавший прежде,
Больше тебе не помеха…» —
написала я. А принц — похоже, он и в самом деле успел забыть — ответил так:
106
«Коль охота пришла,
В горы следует ехать в карете,
Так принято в мире.
Разве сумеем на лодке
Мы причалить к вершинам?»
Тогда я написала:
107
«Раз алые листья
Нас дожидаться готовы,
Так для чего,
Воспламеняясь желаньем, к ним
Лодку страсти своей направлять?»
В тот день он опять приехал в сумерках, а так как мой дом находился в запретном направлении[189], тайно увез меня с собой.
На этот раз, пережидая неблагоприятные сорок пять дней, принц изволит пребывать в доме своего двоюродного брата Самми. Я говорила, что неприлично мне ехать в совершенно чужой дом, но принц настоял на своем. Распорядившись, чтобы карету вместе со мной ввели в каретник, где никто не мог меня увидеть, он ушел в дом, а я осталась в карете, дрожа от страха. После того как все отошли ко сну и дом затих, принц пришел ко мне, о многом говорил со мной, клялся в верности. Вокруг ходили ничего не подозревавшие сторожа. Рядом, как обычно, были только Укон-но дзё и Кодонэри. Постепенно приходя во все более умиленное состояние духа, принц изволил даже подосадовать о тех днях, когда не выказывал мне особого внимания — ну можно ли, право, быть таким своенравным! Когда рассвело, он отвез меня домой и поспешил обратно, дабы успеть вернуться прежде, чем проснутся его домашние. Утром от него принесли письмо:
108
«После того,
Как вместе ночь провели мы,
Стал будким мой сон.
Даже здесь в селении Ложе
[190]На ногах меня утро застало».
Я ответила так:
109
«С той самой ночи
Перестала думать о том,
Что ждет впереди.
И вот — этот ночлег в пути,
Безрассудный, невероятный…»
«Право, не довольно ли упрямиться, делая вид, будто мне невдомек, сколь незаслуженно велика благосклонность принца? Пожалуй, в моей жизни нет ничего более значительного…» — подумала я и вот решилась переехать к нему. Некоторые не на шутку озабочены и тщатся предостеречь меня от этого шага, но я пропускаю их наставления мимо ушей. «Моя жизнь безотрадна, так лучше уж покориться судьбе», — иногда думаю я. Конечно, положение придворной дамы никогда не было мне по сердцу, мне скорее хотелось поселиться где-нибудь среди утесов[191], но могу ли я быть уверена в том, что это положит конец моим злоключениям? Если же нет, что станется со мною? Люди не преминут истолковать мой уход от мира как очередную прихоть… Пожалуй, лучше всего смириться и жить по-прежнему… Сообщаться с отцом, с единоутробными[192], наблюдать, как растет та, которая осталась мне на память о прошлом…[193] Подобные мысли укрепили меня в моем решении, и я больше не отвечаю на письма, которые присылают мне разные любострастники, велю передавать всем, что меня нет дома. Их внимание мне и впрямь ни к чему! Постараюсь хотя бы теперь, пока еще не переехала в дом принца, оградить себя от оскорбительных пересудов! Когда я буду рядом с ним, он так или иначе сможет наконец удостовериться…
От принца принесли письмо. Открыв его, я не обнаружила там многословных сетований на собственную глупость — мол, как я мог, несмотря ни на что, доверять вам… В письме было всего несколько слов: «Не знаю, как ты…»[194] Эти слова поразили меня в самое сердце, я была близка к отчаянию. Люди и раньше распускали обо мне всякие вздорные, пустые слухи, однако я оставляла их без внимания: «пусть себе болтают, разве есть средство избавиться от напраслины?» Однако в письме принца сквозила явная озабоченность, и я огорчилась, подумав: «Ведь кое-кто наверняка успел проведать о моем намерении, еще немного, и я стану всеобщим посмешищем…» И даже не стала ему отвечать. А пока я, чувствуя себя оскорбленной и теряясь в догадках: «Что же ему такого на меня наговорили?» — не писала к нему, принц, как видно, полагая, что его слова повергли меня в замешательство, прислал новое письмо:
