Только Мироздание готово делиться безличным абстрактным знанием, но ревностно оберегает сокровенное, чем безраздельно владеет: тайнами судеб и человеческих душ. Лицо деда сделалось серьёзным, и я перестал узнавать его. К тому же светлая зала неожиданно выключилась, а тени вокруг начали заметно густеть. Я будто бы выходил из глубокой медитации: взгляд мой терялся в чёрной глубине коридора, в котором смутно угадывались текучие остроконечные пятна, очень похожие на лучистые тени, встретившие меня на лестничной площадке дома.

Уходя из фантасмагорического дома на Лесном, мне отчего-то вспомнился отрывок из романа «Стебловский» Алексея Константиновича Толстого, где автор предостерегает искателей истины никогда не заглядывать за полог бездны, в зыбь сверхчувственного…

Да, пожалуй, магическая ткань воображения и в самом деле может приводить нас на край опасной бездны небытия. И даже быть убедительнее самой реальности, но не будь подобных «снов разума», мы бы не были к ней так привязаны и нам бы не хотелось во что бы то ни стало в ней быть… Даже не зная и не понимая, что такое счастье.

Сложно себе представить, кому могла прийти в голову безумная идея прорубать в лифтовой шахте ещё одну дверь. Особенно в той части шахты, где расположены отводные блоки и контршкивы, от которых критически зависит работоспособность лифта. Однако наперекор здравому смыслу дверной проём был проделан, и вскоре на его зияющую черноту навесили массивную железную дверь, которая почему-то всегда оставалась открытой вопреки самым элементарным правилам техники безопасности.

Необходимо заметить, что моих соседей по дому эта новация, похоже, совершенно не беспокоила, и они, не опасаясь, продолжали пользоваться лифтом, не обращая никакого внимания на возникшую непонятно для чего боковую дверь. И если беспечность людей я ещё как-то мог себе объяснить, то понять, почему лифт продолжал исправно работать, несмотря на отсутствие важнейших узлов оборудования, было уже решительно невозможно.

Открытая дверь меня, в отличие от соседей, крайне интересовала. Она обнажала за собой не только внутреннее строение шахты, но и соединённые с ней части полуподвальных помещений, где зачем-то были расставлены столы, на которых громоздились небрежно уложенные кипы бумаг. В спонтанно организованный офис из лифтового холла вела шаткая лестница, кажущаяся абсолютно неуместной в сравнении с новейшей мебелью внизу и красивыми люстрами «офисного» освещения. Мне не раз приходилось видеть незнакомых людей спускавшихся туда, но я никогда не видел тех, кто поднимался наружу. Окончательно удовлетворить своё любопытство и последовать за спускающимися по подозрительной лестнице у меня желания не возникало, наверное, по причине неосознанного страха перед пустынным «офисом», в котором начисто отсутствовали сотрудники. Однажды, правда, я заметил там промелькнувший человеческий силуэт, и мне даже показалось, что пробежавшая стремительная фигура была одета в шутовской костюм и остроконечный колпак с бубенцами, во всяком случае, звон от них ещё долго бродил в моём сознании беспокойным эхом.

Но дальше дело приняло и вовсе фантастический оборот. Фигуру в шутовском наряде я начал встречать повсюду, где бы ни появлялся. Она возникала и тут же терялась в людской толпе, я наблюдал её в проезжающем транспорте и окнах метро; её приметный колпак откуда-то выныривал и вновь исчезал в промежутках между домами, мелькал на развязках подземных переходов, внезапно проступал и тут же таял в пёстрой вокзальной суете… И я почти не удивился, когда встретил своего преследователя в собственном доме, в лифтовом холле, рядышком со злополучной дверью, которая на этот раз была закрыта на большой амбарный замок. Преследующий меня фигляр восседал за длинным столом из полуподвального «офиса» с табличкой «Приём по личным вопросам», которая увенчивала кипу небрежно уложенных бумаг.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил мне буффонный столозаседатель. – Ваш вопрос рассмотрен, вот и резолюция тут даже имеется. Фигляр сунул мне какой-то мятый клочок бумаги, на котором было накарябано одно только слово: «Отказать».

– Никогда не писал никаких заявлений, – отстранил я от себя липовую бумагу.

– Полноте, – заявил фигляр, – а это что? – и тряхнул своей звенящей головой в сторону огромной кипы бумаг, лежащей на столе. – Одних только претензий по поводу неблагоприятного стечения обстоятельств удивительное количество, не говоря уже о жалобах на не хватку времени.

Смутные догадки о том, кто находится передо мной, наконец, окрепли и обрели понятную и пугающую определённость. Усилием воли мне удалось подавить нахлынувшую волну страха и сохранить невозмутимый вид, хотя со стороны, возможно, это могло выглядеть как-нибудь иначе.

– Скажите, а вы перед всеми являетесь в таком виде, или просто мне так пове… – я неловко замялся, не зная, какой здесь уместно употребить безличный глагол.

– Да, чаще всего, – вестник глубоко заглянул в меня, очевидно прочитав недосказанное слово. – Но случается открываться и в ином обличье. Хотя нужно думать не о внешнем антураже нашего посещения, а, собственно, о нём самом: зачем оно случилось и на каком основании.

Искать оправданий за неисполненное и отвечать за впустую растраченное у меня не было никакого желания, зато вопрос о внешнем оформлении визита фиглярствующего посланника казался мне необыкновенно важным и интересным. Я был уверен, что форма во многом значительнее содержания, хотя бы потому, что в ней заключены все пространственные измерения вкупе с измерением времени, хранящим историю всех изменений и преобразований. Глубинные, содержательные планы бытия и так неведомы для человека, ведь познаваемо лишь то, что обусловлено реальными формами, которые измеряются числами, величинами и значениями данного нам мира: действительными или мнимыми. И если вестник просил меня думать не о форме, а о содержании, то с моей стороны будет вполне логично спросить об этом его самого.

– Понимаю, насколько скучным занятием было изучение жалоб на нехватку времени и разбор наших сетований по поводу неудачливых обстоятельств, но не могу поверить, что они подвигли вас явиться сюда и отвечать на них.

– Да никто и не думал привечать просителей, – оживился посланник. – Но вы нарушаете предопределения и, более того, пытаетесь их по-своему изменить. А у них имеются собственные правила саморегуляции, основанные на принципах обратной связи, за которой мы внимательно следим и чистоту которой старательно обеспечиваем.

– Не пойму, что крамольного в ниспосланном человеку девизе: «Твори, выдумывай, пробуй!». Разве не вами дарована способность постигать рациональные основы Мироздания и тем самым что-то преобразовывать или менять? Наше бытие давно ждёт и требует преображения.

– Что есть ваше бытие? Это не что иное, как время. Время измеримо исключительно вами и только для вас может иметь ценностное наполнение. Добавь к пространственно-временной системе парочку координат, и отследить время будет возможно разве что по причинно-следственным связям в цепочках предопределений. Предопределения составляют базис системы и позволяют ей находиться в динамическом равновесии. Произвольное нарушение предопределений ведёт к её раз-балансировке, при которой система обязана самоликвидироваться.

– Очевидно, что запрет на вмешательство в процессы, происходящие в системе, всё-таки нестрогий. Иначе ничто было бы невозможно ни изменить, ни нарушить.

– С этим не всё так просто. Дело тут в парадоксе Творения. Без наличия свободной воли у наделённых разумом носителей сам акт Творения не имеет смысла. Если ещё можно восстановить нарушенную симметрию и вернуть все атомы в состояние нуля, то обратить дарованную разумным созданиям свободную волю к логике установленных предопределений уже сложнее.