После ссылки Пушкина они больше не встречались, если не считать того случая в 1827 году, когда арестованного Кюхельбекера и случайно увидевшего его Пушкина не растащили жандармы.

В марте 1821 года Кюхельбекер отправился в Париж в качестве секретаря при канцлере российских орденов А. Л. Нарышкине. Вильгельм Карлович использовал этот визит для установления связей с культурной элитой Франции, которой был принят весьма благожелательно. Вскоре ему поступило предложение прочесть лекции о русской культуре. Как в свою учительскую бытность в Благородном пансионе при Главном Педагогическом институте, Кюхельбекер не ограничился в лекциях вопросами культуры и литературы, а затронул пласт проблем всего русского общества, отметив и бесправие народа, и всевластие самодержавия.

Кюхельбекер был уволен со службы, выслан из Парижа и взят под плотную опеку ведомством графа Бенкендорфа.

Нигде не найдя работы, Кюхельбекер едет на Кавказ, в армию генерала Ермолова. Однако в расположении русских войск остаётся недолго: очередная глупая дуэль с племянником прославленного генерала снова оставляет его и без работы, и без средств к существованию. Единственно, чем обогатила его эта поездка на Кавказ, так это близким знакомством с Грибоедовым, с которым у бывшего лицеиста нашлось много общего в интересах и в литературных вкусах.

Старания друзей помогают Кюхельбекеру вновь обрести занятие. Вместе с В. Ф. Одоевским Кюхельбекер начинает издавать журнал «Мнемозина», продвижению которого всячески стараются содействовать бывшие лицеисты. Кюхельбекер живёт в Санкт-Петербурге, перебираясь с одной квартиры на другую, а его последний адрес просто символичен: Исаакиевская площадь, дом 7. В нескольких шагах от этого здания развернулось событие, ставшее для Кюхельбекера роковым.

14 декабря 1825 года Кюхельбекер был в числе восставших. Он вызвался застрелить великого князя Михаила и безуспешно пытался руководить действиями солдат, вышедших на Сенатскую площадь. После поражения мятежа Кюхельбекер бежал в Варшаву, где своими неумелыми действиями и расспросами об Есакове, служившем там в гвардии, выдал себя и был схвачен жандармами.

Судить Кюхельбекера полагалось по первому разряду, предписавшему смертный приговор посредством отсечения головы. По Высочайшей конфирмации такую меру ему заменили каторгой, которая в свою очередь была заменена одиночным заключением сроком сначала на двадцать лет, затем на пятнадцать.

В заключении, а после на поселении, Кюхельбекер вёл «Дневник узника» и «Дневник поселенца».

Вещи, написанные им ранее, стараниями друзей, и в особенности Пушкина, помещались без подписи в различные издания, что как-то поддерживало узника и давало ему силы жить. Только здоровье осуждённого было основательно подорвано. И чахотка, которую ещё в Лицее ему напророчил Энгельгардт, взяла своё. В 1836 году он ещё успел сообщить Пушкину о своём окончании срока и поделиться с ним радостью о предстоящей женитьбе на дочери почтмейстера Дросиде Артеневой.

В 1840 году он с семьёй перебирается в местечко Акша Нерчинского округа. Там он начинает давать частные уроки, к чему всегда был склонен и что, как ничто другое, приносило ему моральное удовлетворение и внутреннее равновесие. Затем был Баргузин, Ялуторовск, Смолинская слобода под Курганом…

В декабре 1845 года Кюхельбекеру, наконец, было позволено перебраться в Тобольск для лечения. Следуя в Тобольск, Кюхельбекер заехал к Пущину и продиктовал ему своё «Литературное завещание».

Творческое наследие Вильгельма Кюхельбекера велико, его архив бережно сохранялся друзьями и близкими. Многое из этого архива увидело свет уже в XX веке стараниями советского писателя Юрия Тынянова, но часть архива пропала во время Ленинградской блокады. Оставшийся архив в шестидесятых годах XX века был передан в Центральный государственный архив литературы и искусства, после чего публикации из этого архива были продолжены. Часть наследия В. К. Кюхельбекера до сих пор не издана и находится в рукописях.

1799–1857

Из записки Пилецкого: «Ломоносов Сергей, 14-ти лет. Весьма хороших дарований, весьма благонравен и трудолюбив. Благородство, обходительность, степенность, осторожность, искренность, услужливость, усердие в исполнении своих обязанностей, порядок, опрятность и вообще благонравие, не требующее надзора, сделались свойственными ему качествами. Он столь благоразумен, что вспыльчивость его совершенно в его власти, с ревностию занимается. Любит чтение, но не иное, как о важных и полезных предметах и особенно историческое; знакомится и с любопытством прилепляется к тем, которые также рассуждают о чём-нибудь полезном и важном, иначе он склонен к уединению, однако же, без задумчивости и угрюмости. Невинное рассеяние, приятные прогулки и благоразумные беседы необходимо должны поддержать дух его и силы. Приметно в нём пристрастие к собственному мнению, но вообще видно в нём решительное желание усовершенствовать нравственные и умственные свои силы с благим намерением быть полезным человеком».

Сергей Ломоносов, действительно, умел хорошо и понятно изъясняться, был словоохотлив, но имел обыкновение общаться только с теми лицеистами, с которыми находил интересную для себя беседу. Оттого его тянуло не столько к своим сверстникам, сколько к преподавателям и наставникам. В лице директора Антона Егоровича Энгельгардта, сменившего Малиновского, он нашёл если не второго отца, то, во всяком случае, старшего товарища и покровителя.

В Лицее Ломоносов занимал комнату № 20, соседом его был Александр Корнилов.

От товарищей получил кличку «Крот» за ловкость и пронырливость.

Темы политики и истории живо интересовали юношу, и он уже в лицейские годы думал о масштабных преобразованиях в министерствах, в армии и в управлении финансами, разумеется, на свой лад и своё понимание. Принимал Ломоносов деятельное участие и в лицейских литературных кружках.

Выпущен был с 4-ой серебряной медалью в коллегию иностранных дел. На дипломатическом поприще оставался вплоть до конца жизни. Был секретарём посольства в Северо-Американских Соединённых Штатах, где впоследствии стал посланником; а до этого побывал в Филадельфии, Париже, Мадриде, Копенгагене, Лондоне. Затем был назначен поверенным в Бразилии, после переведён в Португалию, а закончил Ломоносов свою дипломатическую карьеру чрезвычайным посланником и полномочным министром при Нидерландском дворе.

Своими впечатлениями о посещаемых странах Ломоносов делился с русским читателем, печатаясь, в частности, в основанном Пушкиным «Современнике». Он был первым, кто открыл русскому обществу мир Латинской Америки, познакомил с её населением и историей, немало способствовал установлению культурных и экономических связей с далёкой страной. Хорошим знанием Южной Америки Ломоносов обязан не только своему широкому кругозору и ревностному отношению к обязанностям русского посланника, он прекрасно изучил язык, да так, что коренной житель Бразилии вряд ли бы заподозрил в нём иностранца.

Будучи около сорока лет за границей, Ломоносов практически утратил связь с лицейским братством. На сходках выпускников он присутствовал всего два раза, а когда в 1856 году бывший выпускник Лицея случайно познакомился с Ломоносовым на пароходе и пытался порасспросить его о том легендарном, первом лицейском выпуске, Сергей Григорьевич почти ничего не мог ему рассказать. Он забыл своих товарищей, а «о Пушкине не мог сказать ничего».

1800–1820

Корсаков, пожалуй, был самый близкий к Пушкину лицеист по дарованию и воображению. Учение, по свидетельству Корфа, давалось ему очень легко, у него была хорошая память и яркая, интересная внешность. Одарённость, прежде всего музыкальная, признавалась соучениками безусловно, он имел прекрасный голос и виртуозно играл на гитаре. С Пушкиным его роднила живость характера, близость темпераментов и острота языка, разве что в Корсакове было чуть больше рассудительности и такта.