— Опять на курсы?

— В институт.

— Правда? — Он пристально взглянул мне в глаза, не шучу ли. — А в какой?

— В юридический. Живу в общежитии, там же. Приходи в гости.

— Да… Ну, счастливо! — И Петр, не оглядываясь, скрылся со своей подружкой в толпе.

«Похоже, что он немного расстроился, узнав от меня про институт, — размышлял я, не спеша шагая к общежитию. — Пенсия, квартира — это, конечно, хорошо. Но быть пенсионером, когда тебе нет и двадцати пяти? Чем же он занимается целые дни? Сходить, в самом деле, как-нибудь, посмотреть. Парень он в общем неплохой, хотя и своеобразный. Может, и прав Ваня, мне надо держаться к людям поближе».

Утром Нагорнов, улучив время, отвел меня в сторонку.

— Я тебя вчера не обидел, Толя? Извини, если так.

— Напротив. Это я тебя…

— Ну, не будем считаться. Я вот что тебе хотел сказать. Мы все понимаем, как тебе тяжело. Видим, что ты стесняешься и ребят и девушек. Но чего стыдишься? У тебя нет рук? Мы знаем, где и как ты их потерял. Мы не жалость испытываем, как, может, тебе кажется, а гордимся, что среди нас такой человек. Не надо замыкаться. Мы — студенческая группа, ты — один из нас. Боишься девушек? Смотри на них просто как на сокурсниц. Нам вместе жить еще четыре года.

И, усмехнувшись, Иван добавил.

— Кстати, вчера мы все были огорчены твоим поведением, но одна девушка, по-моему, особенно.

Утешай, утешай, друг мой Ваня. Но все-таки спасибо тебе.

По утрам ледок уже стягивал небольшие лужицы. Днем же по-прежнему пригревало солнце.

В один из таких осенних дней решился вопрос со студенческим общежитием. Горисполком временно выделил нам небольшой двухэтажный особняк. Студенты воспрянули духом. Тут же был организован воскресник. Ваня Нагорнов деловито распределял прибывающих по группам, назначал руководителей, давал задания: одним ехать за матрацами и койками, другим убирать территорию… Дел для всех хватало.

К вечеру общежитие имело вполне приличный вид. До блеска вымыты полы, протерты стекла — девушки постарались на совесть. Теперь они приводили себя в порядок: причесывались, подкрашивались. А внизу, в просторной светлой комнате, уже собирались все участники воскресника. Со временем здесь намечалось оборудовать кухню. Но пока — пустота.

Откуда ни возьмись появился аккордеон, полилась музыка. Кто-то из девушек сразу же закружился в вальсе.

— Что вы делаете, полы еще не высохли! — закричала Рая, но ее голос потонул в общем шуме. Уже танцевало несколько пар, веселья не остановить.

Магомед открыл глаза. Рассветало. Облокотившись на локоть, он посмотрел в окно. Всюду, отливая серебром, лежал снег. Магомед включил репродуктор — передавали гимнастику. Сегодня он дежурный. И потому, отбросив в сторону одеяло, вскочил на ноги, гаркнув во весь голос:

— Па-дъем! Вставай, ребята!

Не откликнуться на такую команду мог только Сергей Кучеренко. Он вздрогнул, что-то пробормотал спросонья и, поеживаясь от холода, перевернулся на другой бок.

Вечером он поздно явился домой, долго рассказывал Расторгуеву, какую девушку выпало счастье ему провожать на этот раз — словом, все как обычно. Поднять Сергея утром, конечно, стоит больших трудов. Вот и сейчас Магомед старается, трясет и тормошит товарища, но тот лишь слабо отбрыкивается руками и ногами.

— Ты водичкой, водичкой его освежи! — советует Виктор.

Вдвоем у них дело идет веселее. Магомед стаскивает с Сергея одеяло, а Виктор тут же плещет ему в лицо ледяной водой.

Сергей моментально вскакивает, выпучив глаза.

— Слушай, душа любезный, вставать пора! — как ни в чем не бывало поясняет Магомед.

Не успели мы умыться, как он уже тащит пузатый кипящий чайник. Еще с вечера, оказывается, договорился с техничкой, чтобы она пораньше ставила его на электроплитку.

— Смотрите, чай уже готов! Вот так дежурный у нас сегодня!

— Неужели? Значит, сейчас немного закусим, — оживляется тотчас Расторгуев, доставая свою большую кружку.

— Да уж ты, туз ростовский, мастер дрова рубить! — поддел его Виктор. — А вот когда сам дежуришь, то ничего у тебя нет, ни чая, ни порядка.

— О последнем не спорю, но почему я туз, да еще ростовский, убей бог, не понимаю.

Вряд ли это понимает и сам Виктор. Тем не менее кличка к Расторгуеву прилипает и надолго.

Вчера мы получили сахар по продуктовым карточкам, так что завтракаем почти роскошно: хлеб и сладкий чай.

— Ты готов? — Нагорнов задержался у выхода.

— Сейчас. — Я на ходу набросил шинель, подхватил с гвоздя, прибитого над койкой, шапку.

Мороз такой, что захватило дыхание. Под ногами поскрипывало.

— Ну и холодище! Похоже, градусов тридцать. — Поеживаясь, я поплотнее укутался в свою старую, видавшую виды шинелишку.

— Да, не меньше, — согласился Ваня. — Пошли быстрее, что ли…

Войдя в помещение, я сразу почувствовал, что рука моя онемела. Вытащив ее из-под полы, с тревогой убедился, что она вся белая. Отошел к стене и стал дышать на свои бесчувственные «пальцы».

— Что случилось? — тронул меня за плечо Иван.

— Наверное, обморозил.

— Похоже. Как же ты так, не уберегся…

Он быстро принес пригоршню снега и принялся растирать руку, чего, кстати сказать, вовсе не надо в таком случае делать. Но все равно она не оживала. Потом где-то у локтя наконец появилась боль. Однако кончики «пальцев» по-прежнему ничего не ощущали.

Растирать больше не было смысла, и так кое-где уже оказалась содранной кожа.

— Тебе надо сейчас же идти к врачу.

Но к врачу мне не хотелось.

— Может, обойдется, — ответил я, в душе мало на это надеясь.

Отогреться у нас в институте непросто. Помещения совершенно не отапливались, студенты сидели в аудиториях, не снимая пальто.

Время от времени я поглядывал на свою руку. Она уже немного припухла, посинела и, что хуже всего, не отогревалась. Хотя лекцию я на этот раз не писал, прятал «пальцы» то в карман брюк, то под полу шинели.

В полдень, когда на улице немного потеплело, я сбегал в мастерскую бытового обслуживания. Пожилая швея, узнав, в чем дело, сразу отставила в сторону свою работу и быстро утеплила мой кармашек — туда я продевал свою руку.

Теперь, наверное, согреется. Эх, не догадался сделать это заранее, а сейчас… Я снова взглянул на свои бедные «пальцы».

Худшие опасения подтвердились. Рука оказалась обмороженной, и основательно. Вскоре на ней появились язвы. Обратиться, может быть, в свой госпиталь? Там наверняка сумеют помочь. Но я знал, сколько у врачей забот с тяжелоранеными. Словом, постеснялся. Пошел в поликлинику. Несмотря на регулярные перевязки и лечения, раны гноились и не заживали. Рука постоянно мерзла, она отогревалась только ночью, в постели, и то чуть-чуть. Мы с головой накрывались одеялами, а сверху еще пальто, фуфайками, шинелями, словом, у кого что есть, чтобы хоть сколько-нибудь сохранить тепло.

Время шло, а рука все болела. Не помогал и теплый ватный кармашек. Я нервничал, переживал. Повязка на «пальцах» держалась плохо, часто сползала, оголяя страшные раны от язв. Я боялся их показывать окружающим, но как спрячешь? Мне ведь приходилось этими пальцами делать все.

Как-то раз после занятий направились с Нагорновым в столовую. Сюда мы приходили или раньше всех, или, наоборот, позже, когда меньше народу. На этот раз почти никого не застали. Устроились в уголке, вскоре нам принесли обед. Но не успел я опустить ложку в тарелку, как к соседнему столику подошла незнакомая девушка.

— Галя, Надя, идите сюда! — громко позвала она своих подруг. Те не заставили себя долго ждать и стали рассаживаться напротив нас.

Меня бросило в жар, и я мигом спрятал под стол свою руку.

— Ты что? — уставился на меня Нагорнов, а затем, сообразив, в чем дело, добавил. — Ешь спокойно, никто на тебя не смотрит.

Легко ему так говорить. А мне каково красоваться перед этими весело щебечущими девчонками с такой вот рукой…