— Да с тебя станет! Особенно если на спор, на поллитра…

— А чего он ко мне пристал как репей? — Димка уже явно шел на попятную.

— Анатолий говорит тебе то же самое, что и я! — приподнялся на локте Липатов.

— Слышал я вашу мораль!

— А бахвалиться нечем! Всю нашу палату опозорил! — подхватил обычно невозмутимый Кузьма.

Немного растерявшись от неожиданного натиска, Димка открыл было рот, но в этот момент в палату торопливо вошел комиссар.

— Что здесь у вас происходит? — спросил он, прикрывая за собой дверь. Все молчали, избегая его взгляда.

— Да ничего особенного, — пробормотал кто-то.

— Я слышу, что ничего особенного. Крик на весь госпиталь, хорошо хоть драку не застал. Что ж вы молчите? Белоконь, ответьте мне, о чем спор?

— Да здесь у нас случай один произошел… — Кузьма неловко покашлял в кулак. — В общем, Молоканов девушку поцеловал, а она расстроилась, плачет…

— А где эта девушка?

— Там, в коридоре.

Нина стояла на прежнем месте. Возле нее неловко топтались подруги, здесь же и сестра Грета. Они как могли успокаивали девушку. Та молчала и, как малышка, кулаками вытирала глаза. Видно было, что у нее сейчас одно желание — поскорее бежать из госпиталя, подальше от всех сочувствующих.

Но комиссар, сразу разобравшись, о ком шла речь, вежливо отозвал ее в сторону, о чем-то тихо спросил. Затем она направилась в его кабинет.

На другой день после обеда комиссар снова вошел в нашу палату. Таким хмурым мы его еще никогда не видели. Сухо поздоровавшись, он присел к столу.

Димка, сидя на койке, уткнулся в книгу.

— Так вот, товарищи, — глубоко вздохнув, начал наконец комиссар. — Разговаривал я вчера с Ниной Казанцевой…

Димка встрепенулся, но головы не поднял.

— Что вам сказать о ней? — продолжал комиссар. — Отец замучен фашистами. Брат погиб на фронте. Осталась с матерью… Вчера впервые пришла в госпиталь. Она шла сюда, к нам, чтобы как-то помочь воинам, которые так же, как ее брат и отец, пролили кровь за Родину.

Димка уже не притворялся, что читает. Он то краснел, то бледнел, кусая губы.

— Что же она здесь встретила? — строго взглянул на него комиссар. — Оскорбление, насилие, похабщину! Тот, к кому она пришла с открытой душой, разыгрывает ее на пари… Позор на весь госпиталь! Товарищ Молоканов! Вы должны загладить свой отвратительный поступок и в присутствии всех попросить у Казанцевой прощение.

Димка вскинул голову.

— Но… товарищ комиссар… Все, что угодно, но в присутствии… Я не смогу, хоть убейте!

— А оскорбить девушку — это ты сумел? Ты должен это сделать, слышишь, Молоканов? — Комиссар поднялся с места. — И не позже субботы! — добавил он уже у выхода.

Насупившись, Димка молча оделся и ушел неизвестно куда. Пропадал до позднего вечера, вернулся подавленный, с синими кругами под глазами. Ни на кого не глядя, проглотил остывший ужин и лег в постель. Было слышно, как долго он еще ворочался и тяжело вздыхал.

Утром, взяв у него градусник, Грета удивленно подняла брови.

— Что это с вами, товарищ Молоканов? У вас повышенная температура. Плохо себя чувствуете?

— Ничего, пройдет! — слабым голосом отвечал ей Димка. Видно было, что он даже рад этой внезапно свалившейся на него болезни.

При обходе врач внимательно выслушала его и назначила лекарство. Измученный бессонной ночью, Димка уснул и проспал до самого обеда. Теперь он чувствовал себя много лучше. Ребята, как и накануне, с ним не разговаривали.

Близился вечер, и Димка снова занервничал. Возможно, он надеялся, что девушки сегодня не придут. Но надежды эти не оправдались. Шефы пришли, причем не с пустыми руками. Недавно, убирая в тумбочке у Петра Новикова, Женя обнаружила там большой кусок парашютного шелка. Глаза у девчонок загорелись:

— Давайте мы сошьем вам носовые платки! Прелесть какие получатся.

И вот теперь они уже готовы, аккуратной стопкой лежат на тумбочке у Новикова. Петр невольно любуется легкой вышивкой по розовому фону.

— Кто же это так прекрасно вышивает?

— Нина.

Услышав это имя, Димка, до этого неподвижно сидевший на койке, стремительно сорвался с места и очутился на середине комнаты. Нина, украдкой следившая за ним, даже вздрогнула.

— Нина! — глухо, с хрипотцой проговорил он, приближаясь к девушке. Лицо его было настолько вымученным, что ей стало не по себе.

— Нина, — уже тише повторил он. — Я поступил с тобой нехорошо, по-свински. И вот… в присутствии всех… признаю это… и прошу прощения.

Нина стояла растерянная, взволнованная. На глазах у нее заблестели слезы.

— Не надо… Зачем? Пожалуйста… Я ведь…

И, совсем смешавшись, выбежала из комнаты.

— Ну вот, теперь окончательно расстроил девчонку! — не то шутя, не то серьезно заметила Женя.

— Я не хотел ее обидеть. Я не думал, что она так… Просто глупо пошутил. Женечка, ты ведь у нас умница. Уговори, чтобы она на меня не сердилась, хорошо?

— Ладно уж, попытаюсь.

Вздохнув свободнее, Димка повеселел. Он взял у Новикова розовый платочек и, покосившись на Женю, всхлипнул и картинно приложил его к глазам.

На днях комиссар объявил нам, что для выздоравливающих при госпитале открываются курсы счетоводов.

— Мне сейчас не до курсов, — сразу отказался Молоканов. — Мне бы поскорее выписаться да на фронт поспеть. И чего меня тут держат, не знаю.

— Ну, тебе, может быть, уже действительно не надо, — согласился комиссар. — Но вот, например, Петрову, да и Новикову, я бы посоветовал на эти курсы поступить. Преподаватели подобрались хорошие. Получите специальность, в жизни пригодится.

Учиться на курсах изъявили желание более тридцати человек. Я тоже решил записаться. Надо же чем-то занять себя, в конце концов. Да и специальность, в самом деле, не помешает. Однако на первое же занятие нас собралось гораздо меньше. Для некоторых ранбольных, еще недостаточно окрепших, учеба оказалась не под силу, иные просто ленились. Отказался учиться Петр Новиков, как его ни уговаривали и комиссар и Липатов.

— Из военного летчика счетовода не выйдет! — был его ответ.

Зато я ничуть не удивился, увидев в классе Ваню Несбытнова. Он махнул мне своей раздвоенной культей, и я сел рядом.

— Мы теперь с тобою еще и одноклассники, — пошутил он, доставая из кармана ручку. — Только кто у кого задачки списывать будет?

Ручка у Ивана была какая-то особая, и она меня очень заинтересовала. Уже давно, как только начали подживать пальцы, я начал тренироваться в письме. Но получалось плохо. Карандаш и ручка в клешне держались неустойчиво, приходилось все время их поправлять, напрягаться. Строчки ложились коряво и очень медленно. У Несбытнова же, как я понял, ручка специальная. И я с изумлением увидел, как, приладив ее между пальцами, Ваня уверенно и быстро написал несколько слов в своей тетрадке.

— Покажи, пожалуйста, что это у тебя за ручка такая? — попросил я.

— Пожалуйста! — с готовностью откликнулся он и положил на стол небольшую деревянную колодочку.

Я принялся внимательно ее рассматривать. С одной стороны — глубокие пазы для пальцев, с другой колодочка сужалась на конус, загнутый вниз. С внешней стороны просверлено отверстие, куда вставлялся сердечник с пером.

— Как же ты ею орудуешь? — прилаживал я ручку и так и сяк.

— Очень просто. Смотри.

Ваня взял тетрадь, ловко зажал колодочку и стал быстро и свободно ею двигать. Побежали ровные строчки букв.

— Можно, я попробую еще раз?

И, в точности копируя все движения Ивана, я склонился над тетрадью. От волнения дрожала рука, буквы ложились неровно. Чувствовалось, однако, что так писать удобнее. Правда, не хватало твердости, сноровки, но это, как говорится, дело наживное.

— Вот бы мне такую, — невольно вырвалось у меня. — Где ты ее достал?

— Шефы принесли. Они мне и другие приспособления делали. Когда еще не было пальцев, такую ручку сконструировали, что прямо на култышку надевалась.