1963 Муромский сруб Деревянный сруб, деревянный друг, пальцы свел в кулак деревянных рук, как и я, глядит Вселенная во мрак, подбородок положивши на кулак, предок, сруб мой, ну о чем твоя печаль над скамейкою замшелой, как пищаль? Кто наврал, что я любовь твою продал по электроэлегантным городам? Полежим. Поразмышляем. Помолчим. Плакать – дело, недостойное мужчин. Сколько раз мои печали отвели эти пальцы деревянные твои… 1963 Баллада-диссертация Вчера мой доктор произнес: «Талант в вас, может, и возможен, но ваш паяльник обморожен, не суйтесь из дому в мороз». Неотвратимы, как часы, у нас, у вас, у капуцинов по всем законам медицины торжественно растут носы! Они растут среди ночи у всех сограждан знаменитых, у сторожей, у замминистров, сопя бессонно, как сычи, они прохладны и косы, их бьют боксеры, щемят двери, но в скважины, подобно дрели, соседок ввинчены носы! (Их роль с мистической тревогой интуитивно чуял Гоголь.) Мой друг Букашкин пьяны были, им снился сон: подобно шпилю, сбивая люстры и тазы, пронзая потолки разбуженные, над ним рос нос, как чеки в булочной, нанизывая этажи! «К чему б?» – гадал он поутру. Сказал я: «К Страшному суду. К ревизии кредитных дел!» О, вечный двигатель носов! Носы длиннее – жизнь короче. На бледных лицах среди ночи, как коршун или же насос, нас всех высасывает нос, и говорят, у эскимосов есть поцелуй посредством носа… 1963 Лирическая религия Несутся энтузиасты на горе мальтузианству, человечество увеличивается в прогрессии лирической! (А Сигулда вся в сирени, как в зеркала уроненная, зеленая на серебряном, серебряная на зеленом.) В орешнях, на лодках, на склонах, смущающаяся, грешная, выводит свои законы лирическая прогрессия? Приветик, Трофим Денисычи и мудрые Энгельгардты. 2 = 1>3 000 000 000! Рушатся Римы, Греции. Для пигалиц обнаглевших профессора, как лешие, вызубривают прогрессию. Ты спросишь: «А правы ль данные, что сердце в момент свидания сдвигает 4 вагона?» Законно! Законно! Законно! Танцуй, моя академик! Хохочет до понедельника на физике погоревшая лирическая прогрессия! Грозит мировым реваншем в сиренях повызревавшая — кого по щеке огревшая? — лирическая агрессия! 1963 Латышский эскиз Уходят парни от невест. Невесть зачем, из отчих мест три парня подались на Запад. Их кто-то выдает. Их цапают. 41-й год. Привет! «Суд идет!» Десять лет. «Возлюбленный, когда ж вернешься?! четыре тыщи дней, как ноша, четыре тысячи ночей не побывала я ничьей, соседским детям десять лет, прошла война, тебя всё нет, четыре тыщи солнц скатилось, как ты там мучаешься, милый, живой ли ты и невредимый? предела нету для любимой — ополоумевши любя, я, Рута, выдала тебя — из тюрьм приходят иногда, из заграницы – никогда…» …Он бьет ее, с утра напившись. Свистит его костыль над пирсом. О вопли женщины седой: «Любимый мой! Любимый мой!» 1963 «Как всегда, перед дорогой…» Как всегда, перед дорогой говорится не о том. Мы бравируем с тревогой, нам всё это нипочем. …В темноте лицо и брюки, только тенниска бела, ты невидимые руки к самолету подняла. Так светяще, так внимательно вверх протянута, вопя, как Собор Парижской Богоматери — безрукавочка твоя! 1964 «Шарф мой, Париж мой…» Шарф мой, Париж мой, серебряный с вишней, ну, натворивший! Шарф мой – Сена волосяная, как ворсисто огней сиянье, шарф мой Булонский, туман мой мохнатый, фары шоферов дуют в Монако! Что ты пронзительно шепчешь, горячий, шарф, как транзистор, шкалою горящий? Шарф мой, Париж мой непоправимый, с шалой кровинкой? Та продавщица была сероглаза, как примеряла она первоклассно, лаковым пальчиком с отсветом улиц нежно артерии сонной коснулась… В электрическом шарфе хожу, душный город на шее ношу. |
