Я был разбужен третьим петухом,

будильником, гремучими часами,

каким-то чертом, скачущим верхом

на лошади, и всеми голосами –

я был разбужен из небытия

с душою как сумою переметной.

И я услышал: это жизнь моя

меня звала, пока я спал как мертвый.

Была заря, и за рекою луг

сверкал росой, и зыбилось теченье,

и, пробуждаясь, было всё вокруг

исполнено иного назначенья.

Я видел: мир себя же самого

ломал и ладил волей своенравной.

И я подумал, глядя на него:

покуда он во мне, я в нем как равный.

Когда он вправду одухотворен

людским умом и разумом звериным,

да будет он не скопищем имен,

но Именем, всеобщим и единым!

Аллаверды к тебе, мой милый!

Ты видишь, я еще не пьян,

а потому в пирушке мирной

хочу и я поднять стакан.

Ну кто не знает, северяне

не любят говорить красно.

Но этот запах из марани!

Но это красное вино!

Я век бы жил анахоретом,

но, если теплится огонь,

я так скажу: живи поэтом! –

и к сердцу прислоню ладонь.

Давай, Шаво, крути шарманку,

крути, выкручивай до дна!

Скажи, за душу наизнанку

не мало ли –   глоток вина?

За душу ребрами наружу

не много ли –   вина глоток?

Верти, верти, бери за душу,

лей родниковый кипяток…

Спасибо, друг! Ты видишь, милый,

как песне плачется легко

над грибоедовской могилой

и над могилою Нико.

Быть может, если будем живы,

мы вспомним как-нибудь потом,

как вызывающе красивы

мы были в дружестве своем.

Мы вспомним, как на горной выси,

смотря на гибельный предел,

мы пили за ночной Тбилиси,

а ты нам музыку вертел.

Душа чему-то противостоит –

безверью ли, тоске иль вырожденью,

но ей, как одинокому растенью,

в чужую тень склониться предстоит.

Взгляни, как сладко ягоды висят,

но слаще среди них чужая ветка.

 – Малина ваша проросла в наш сад, –

через забор мне говорит соседка.

Да что малина, если с давних пор

и сорняки опутали округу,

и поле с лугом тянутся друг к другу,

и безоглядно тянется простор –

куда? к чему? не всё ли нам равно! –

к земле чужой или к звезде горящей,

к неведомой, но чаемой давно

какой-то бездне противостоящей…

…………..

…………..

…………..

…………..

Я отходил от свежей памяти.

Не забывал, а забывался.

Бывало, выбираясь на люди,

молчал да в угол забивался.

И чай помешивая ложечкой,

вдруг вздрагивал как от укола:

то захолонеет под ложечкой,

то кипятком ошпарит горло.

И обожжет напоминание,

когда, не подавая виду,

войдет она на посмеяние,

гордячка, довершить обиду.

Она войдет в мое забвение

и руки белые заломит,

и как при солнечном затмении

на мирозданье псы завоют.

И расставаясь не оглянется,

и в пустоту уйдет как сгинет.

И час по часу год протянется.

И постепенно чай остынет.

Потом тоска моя как облако

в мороз рассеется из дому.

Потом ни имени, ни облика,

хотел бы вспомнить –   да не помню…

Отцветает миндаль, и айва уже следом цветет,

хорошо мне да жаль, что и этот мираж опадет;

и легко мне да грусть как сиверко снежит деревца,

всё проходит, но пусть золотится хоть эта пыльца.

Ты не вей, ветровей, не отряхивай цвета в садах,

хоть на миг пожалей этот белый и розовый прах;

хочешь море взволнуй, хочешь пыль над дорогами взвей,

только пуха не сдуй –   это весть от подруги моей.

Как она далека, как боюсь я ее потерять,

и такая тоска –   только имя ее повторять;

ах, не всё ли равно, чьей тоской этот прах воскрылен,

длинной веткой в окно постучать бы, да час неровен.

Ты на север махни с нерастаявших гор, снеговей,

и во двор заверни, осыпая с рябин снегирей;

может, глянет она и ни зги не увидит в окне,

скажет: – вот и весна! – и подумает вдруг обо мне…

Ялта

А в нашем саду поселились вороны.

Вьют гнезда. Ломают сушняк на дубах

и каркают так, что качаются кроны

от ора и в душу вселяется страх.

Да вправду ль вороны? Не спутать бы мастью,

не вспомнить бы зоркой приметы потом:

ворона к ненастью, а ворон к несчастью.

К чему же отец тычет в небо шестом?

Ах, Господи, что за содом! Неужели?

Не знаю, не знаю… Лишь в этот приезд

заметил, как мать и отец постарели.

Не знаю, не знаю, к чему этот шест.

…Как билось оно –   не от той ли печали? –

над шумным гнездом вороное крыло!

А ветви шумели. А птицы кричали.

А солнце, весеннее солнце пекло.

Хоть гром бы свалился вороньей напастью!

Хоть ливень бы хлынул на наше жилье!

Ворона к ненастью, а ворон к несчастью.

Вороны иль вороны?

                               – Кыш, воронье!