Когда они были детьми, у Крестовского часто шла кровь из носа, стоило тому чуть перегреться или неудачно стукнуться этим самым носом. Димка жутко его всегда жалел и одновременно завидовал, потому что в такие моменты вокруг Крестовского носились все, кто был рядом, а тот героически молчал и выглядел самым спокойным из всех присутствующих, потому что точно знал, что эта фигня ненадолго. Взрослые тоже это знали, но все равно каждый раз пугались.

Однажды, лет в двенадцать, Димка попытался втихаря разбить себе нос, чтобы тоже выглядеть так же героически и важно, но заработал лишь здоровую царапину, потому что умудрился разодрать переносицу о торчащий из забора гвоздь. В итоге получилось не героически, а тупо. Нос болел, но кровь из него так и не пошла. Переносицу обработали, и он еще долго ходил как дурак с царапиной и опухшим носом. Дышать было трудно, а врать, что споткнулся, — стыдно.

Крестовский, единственный, кому Димка тогда рассказал правду, искренне удивился Димкиной зависти и объяснил, что ничего классного в этом нет, что вкус у крови жутко мерзкий и от этого его почти каждый раз тошнит. В ответ же признался, что тоже завидует Димке, потому что Димка веселый, всегда знает, что сказать, и не носит очков.

Прошли годы — и вуаля, Димка заработал себе мигрени с носовыми кровотечениями. И это оказалось совсем не круто — кровь вправду имела премерзкий вкус.

Кровь перестала идти, но виски и затылок по-прежнему ломило. Машка, его Машка, которую он даже поцеловать не посмел за три года знакомства, — в постели Крестовского. Черт, того Крестовского, который… Димка вдруг понял, что злость на Крестовского гораздо сильней, чем на Машку. С девчонок взять нечего. Он понял это еще по истории с Эммой, да и Шилова эту истину подтвердила. Поэтому то, что Машка клюнула на Крестовского, было целиком и полностью виной последнего. И это вдруг оказалось намного больнее, чем в пятнадцать. Димка умылся, закрыл воду и, вытерев руки о джинсы, вернулся в комнату. С мокрой челки текло в глаза, и ему пришлось проморгаться, прежде чем взять телефон.

Почти безнадежно Димка набрал Машкин номер, обещая себе, что, если она не ответит и в этот раз, он позвонит Крестовскому. После четвертого гудка Машка взяла трубку.

На заднем фоне был такой звук, будто она находилась в машине.

Димка прокашлялся и, стараясь говорить спокойно, произнес:

— Маш, говорить можешь?

— Не очень, — ответила Машка, и Димка почувствовал, что губа вновь задергалась. Ну разумеется, кто же выберет психованного Волкова, когда на горизонте маячит блистательный Крестовский?

— Не можешь или не хочешь? — спросил Димка, ожидая, что Машка сейчас скажет что-нибудь вроде «хватит нести чушь», но она ответила:

— Не могу. Я тебе перезвоню, как до дома доеду.

Димка нажал отбой и опустился на кровать. Из окна дуло, мокрой голове было холодно, но ему было на все плевать. Он ведь на самом деле до последнего не верил Шиловой. Ну, то есть верил, но все же надеялся на какое-то нормальное объяснение. Вот только Машка была в машине Крестовского. Раньше на ней ездил дядя Лёва, частенько звоня по пути крестнику, и Димка отлично знал звуковой фон этой машины. Существовала, конечно, вероятность ошибки, но, положа руку на сердце, Машка крайне редко ездила на машине.

Даже если предположить, что про постель Юла соврала, тот факт, что Крестовский везет Машку куда-то субботним вечером, делал катастрофу осязаемой. Это было сродни ужину на «Рене».

Крестовский жил полной жизнью. Димка же этим похвастаться не мог из-за своей дурацкой амаксофобии, накрывшей его после случая с родителями. К счастью, она распространялась в основном на вождение. Пассажиром Димка чувствовал себя чаще всего вполне сносно, особенно если ему не приходилось сидеть на переднем сиденье. Права ему оформили, ПДД он тоже выучил, но за руль сесть так и не смог. Поскольку раньше это сильно не мешало, в листе приоритета при работе с психологом пункт с амаксофобией стоял почти в самом конце.

А вот сейчас Димка подумал, что, возможно, он не позволил себе даже поцеловать Машку не только из-за страха, что с тем, кто ему дорог, непременно случится беда, а еще и потому, что он не живет нормальной жизнью. Он будто недееспособный. Его возят в универ, он живет с сестрой и дядей. И если относительно случайных девчонок из клубов он не заморачивался, потому что никогда не оставлял своего номера телефона, а если оставляли они, никогда не перезванивал, то в отношении Машки, выходит, подсознательно комплексовал. Что он за мужик, в конце концов, если у него из багажа только стадо тараканов в голове и каждый размером со слона?

Правильный во всех отношениях Крестовский выигрывал по всем фронтам. И в пятнадцать, когда у Димки, казалось бы, все еще было отлично, и уж тем более теперь.

Димка свернулся клубком на кровати и нащупал пульт от стереосистемы. Голова раскалывалась, но сидеть в тишине было невыносимо.

Время шло, а Машка все не звонила. Куда можно столько ехать? Даже с учетом пробок можно было бы уже запросто добраться до загородного отеля, до аэропорта, до любого ресторана в городе и ближнем Подмосковье.

Димка смотрел на стрелки часов, думая о том, что Юле, наверное, тоже фигово и что надо бы ей позвонить, но в голове прочно обосновалась работающая дрель, и сил на то, чтобы набрать номер Юлы и звучать бодро, не было.

Спустя час к нему заглянул Сергей и, включив свет, тихо выругался. Димка выругался следом, потому что от яркого света голова едва не взорвалась. Сергей тут же щелкнул выключателем и скрылся в ванной. Он вернулся с холодным полотенцем и таблеткой обезболивающего.

— Да не поможет, — едва слышно прошептал Димка, но Сергей положил ему на лоб полотенце и почти силой впихнул в рот таблетку.

Димка привстал и послушно взял протянутый стакан воды. Таблетки никогда не помогали, но Сергей каждый раз так трогательно на них надеялся, что у Димки не хватало духа его надежду разрушить. Укладываясь обратно на подушку, он неожиданно для самого себя спросил:

— А ты нас не обманываешь?

Будь он в нормальном состоянии, никогда не брякнул бы подобного.

— Относительно чего? — насторожился Сергей, и Димка понял, что это и есть ответ.

— Да так, забей. Фигню ляпнул.

Сергей некоторое время стоял над ним и молчал. У Димки не было сил продолжать разговор, поэтому он сделал вид, что засыпает. Минут через десять Сергей вышел.

Димка снял с головы полотенце и осторожно добрался до телефона на письменном столе. Машка так и не позвонила. Устроившись на кровати, Димка набрал Юлу, понимая, что прервать свидание Машки и Крестовского сил у него сейчас не хватит. Это же придется слушать ее ложь, придумывать остроумные реплики… Вдруг Юла уже с ними разобралась и сейчас прикапывает где-нибудь труп Крестовского? В этом плане Димка в Шилову очень верил.

Телефон Юлы оказался выключен. Неужели правда прикапывает?

Димка вновь свернулся клубком и даже сумел задремать.

Из сна его выдернул телефонный звонок. Головная боль тут же проявилась, давая понять, что радоваться рано. Димка прокашлялся, глотнул воды из оставленного Сергеем стакана и ответил Машке.

— Ты там в клубе, что ли? — непонятно почему спросила Машка, и Димка честно ответил:

— Нет, дома.

Хотел спросить: «А ты?» — но понял, что боится ответа.

— Понятно, — протянула Машка и замолчала.

В висках запульсировало с новой силой. Димка вдруг понял, что не верит в постель. В то, что Машка была с Крестовским, верит, а вот в то, что Крестовский так поступил, — нет. Это же Крестовский, черт побери. Он же его как себя знал и… знает.

— Маш, давай встретимся, — наконец произнес Димка.

Плевать, что там произошло. Он все исправит. Ему же уже не пятнадцать. И машину он водить начнет, и переехать сможет. Он все, блин, сможет. Вот только мигрень чуть отпустит. Димка включил громкую связь и, сев на кровати по-турецки, устроил телефон перед собой. Мигрень иногда немного ослабевала, если сжать виски ладонями, что Димка и сделал.