Вечером после суда Решид взял под руку весь день молчавшего Джемшира.
— О чем задумался? Завтра он будет в хорошей тюрьме, а года через два, глядишь, и опять с тобой. Скажи спасибо, что в такие дни сын оказался рядом — не на том же свете ему заступаться за отца!
Прошла отчужденность первых дней, и Хамза начал осваиваться в тюрьме, уяснять, что к чему… Его приняли в компанию, сколоченную для чаепитий, курения табака и опиума. Согласно тюремному обычаю, он приобрел щегольские четки. Ему разрешили прогулки.
Первое время он отговаривался:
— Несчастный случай, шайтан попутал…
Потом заговорил по-другому.
— На самом-то деле, признаться, не так все это было. Эй, ты! — сказал я ему. — Лучше утихомирься, а не то я тебя прибью. Ну, он — умолять: Ах, Хамза-ага, я нехорошо сделал, провалиться мне на этом месте, не увидишь меня больше с ней, и все такое… Ну я поверил, а он, оказывается, за нос меня водил… Но только мы не из тех, с кем можно шутить! Ну выстрелил я и набил ему брюхо свинцом!
Хамза любовался своей историей, украшая ее все новыми подробностями.
— …Ну, и узнал я, что он таскается следом за моей сестрой! — рассказывал он однажды. — Я подумал и сказал себе: послушай, Хамза, и ты проглотишь это? Двухкопеечный малый таскается за твоей сестрой, а ты промолчишь? Разве можно так, Хамза? Не вытерпел я тогда… А надо вам сказать, что у меня есть подружка, жена директора фабрики. Как она любит меня, и передать невозможно! Велю умри — умрет, ни минуты раздумывать не станет. Такая бабенка…
Ибрагим, приговоренный за убийство к двадцати пяти годам тюрьмы, высунул голову из-под одеяла и под оглушительный хохот камеры прокомментировал все, слышанное от Хамзы за эти дни, по-своему.
Бледное лицо Хамзы залилось краской. Он встал.
— Что ты хочешь сказать?
Ибрагим уже несколько дней приглядывался к Хамзе, но сдерживался. Дерзкий тон, каким этот мальчишка спросил его, что он хочет сказать, был достаточным основанием, чтобы проучить хвастуна.
Ибрагим откинул одеяло, соскочил с нар и, ни слова не говоря, сбил Хамзу с ног.
Хамза поднялся, но второй удар отбросил его почти на середину камеры.
Хамза катался по полу под пинками Ибрагима, так и не поняв, за что на него набросился этот каторжник.
— Скотина! — сказал наконец Ибрагим. — Вчера одно, сегодня другое. Храбрость свою показываешь? А теперь вставай!
Сконфуженный Хамза поднялся, вытер глаза.
— И чтобы я больше не слышал, как ты тут выламываешься! Понял?
Но уже на следующий день он разрешил Хамзе стелить постель рядом с собой.
С того дня Хамза ходил по пятам за Ибрагимом.
Они вместе ели, вместе пили кофе, вместе выходили в комнату для свиданий, когда Хамзу навещали родственники.
Жена директора пришла с кучей подарков и с фиолетовыми кругами вокруг заплаканных глаз.
— Хамза, дорогой мой! — изливалась она. — Ах, Хамза, что я буду делать без тебя четыре года?
Ибрагим усмехнулся в усы:
— Не расстраивайся, сестричка. Что не случится, пока новый день родится. Глядишь, завтра переведут твоего дорогого в хорошую тюрьму, а то и вовсе: придут к власти демократы — и амнистию объявят… Подожди…
Так было каждое свидание.
— Смотрите за моим Хамзой, — умоляла она. — Очень прошу, присматривайте за ним.
Женщина доставала кошелек и одаривала всех, и в первую очередь Ибрагима.
Хамзу окружили заботой. Ибрагим не разлучался с ним ни днем, ни ночью. Двое из их камеры готовили им пищу — Ибрагиму и Хамзе, стелили постели, подавали чай и кофе, прислуживали за едой и мыли за ними посуду.
Хамза принимал это как должное: еще бы, он друг самого Ибрагима!
Хамза надевал на голову фиолетовый тюрбан, конец с кисточкой лихо забрасывал за ухо и красовался в таком виде рядом с Ибрагимом, изображая Айваза при Кёроглу[53].
Время от времени приходили отец с Решидом. Они ничего не приносили. Они знали, что директорская жена поит парня птичьим молоком. Да и Хамза всякий раз напоминал, что у него всего вдоволь.
— Вы о себе побеспокойтесь, — уговаривал он. — Господам на воле так не живется, как мне здесь. Для нас с Ибрагимом здесь ни указов, ни законов не существует, и пусть только кто осмелится косо взглянуть в мою сторону! Верно, Ибрагим-ага?
Ибрагим по своему обыкновению ухмылялся в усы:
— Кто же это осмелится?
Цирюльник Решид довольно кивал.
— Молодец! Таким и должен быть молодой человек!.. Ты не за какой-нибудь пустяк сидишь, Хамза, за убийство! Эх, только бы сестренку твою пристроить…
— Ну а что, двигается дело? — интересовался Хамза.
— На свете есть аллах, за ним я… — неопределенно отвечал Решид.
— Что говорит-то?
— Кто?
— Да Гюллю.
— Ничего не говорит, молчит. Замкнулась, будто на замок. Кто предупреждал, пока не уберем черномазого, делу не бывать? Или я не предупреждал?
— Так, так… Значит, уже не говорит свое «не хочу»?
— Ничего не говорит, молчит… Сидит, думает. Пусть думает, мы потерпим. Дорогу одолевают ногами, лес — топором. А мы Гюллю — терпением… Да и зять твой будущий, Рамазан-эфенди, правду сказать…
Хамза спесиво спросил:
— Надеюсь, ты рассказал ему, как я прихлопнул этого черномазого смазчика?
— А как же.
— Разошелся, мол, Хамза, выхватил револьвер… Так?
— А ты меня не знаешь? Уж я расписал.
— Намекнул бы, чтобы пришел навестить.
— Конечно, придет.
Залоглу принес несколько пачек дорогих сигарет, взятых из запасов дяди, икру, чай, кофе, сахар, килограмм мяса.
— Браво, — приветствовал он Хамзу. — Дай тебе аллах всего, чего хочется.
Хамза напыжился.
— Пока я жив, я не позволю всяким подонкам марать нашу честь, — с деланным безразличием заявил Хамза. — Я позабочусь о твоих интересах.
— Благодарю. Как здоровье?
— Здоровье? Ха, какой может быть разговор о здоровье? Нам здесь дышится не хуже, чем везде.
Залоглу уперся в Хамзу восхищенными глазами.
— А тому, кто посмеет поглядеть на нас косо, мы напомним, кто мы такие! Не так ли, Ибрагим-ага?
— Верно!
— Чего недостает, так этого! — Хамза щелкнул себя около кадыка. — Будь здесь чем горло промочить — сколько хочешь просидеть можно…
— А женщины? С женщинами здесь как? — прошептал Залоглу.
Хамза вздохнул.
— Ах, зятюшка… И не говори, с непривычки — хоть подыхай… Молодость дает себя знать. Ну ничего, дай только выбраться отсюда, мы себя покажем, а?
Однажды Решид, радостно блестя булавочными глазками, принес новость: Гюллю согласна!
Хамза впервые за много дней позабыл о тщательно разыгрываемой им гримасе, долженствовавшей изображать лицо бывалого каторжника, и чуть не запрыгал от радости. Сестра переезжает в имение Музафер-бея! Теперь и умирать не надо. Он уже видел перед глазами огромное имение — усадьбы, амбары, хлопковые поля. Через каких-нибудь два года он наверняка выйдет из тюрьмы и начнет отгрызать куски от этого пирога. Ведь оно будет считаться в какой-то степени имением его сестры? А когда Музафер-бей умрет, имение перейдет ей целиком.
Вечером он выставил угощение для всей камеры — чай, кофе и сигареты с гашишем. Ибрагим играл на гитаре. Веселились вовсю, на зависть соседям.
Хамза рассказывал:
— Знаете, какой зять у меня! Его дядя всемогущ, как аллах, Музафер-бей его имя. Однажды один паша непочтительно заговорил с ним. Настоящий паша, не знаю уж какого султана, но не чета нынешним! Так вот, дядя моего зятя призвал их к ответу — их было даже несколько, — пашей, и, не дав им опомниться, принялся молотить их стулом по головам. Видели бы вы, как эти господа улепетывали от него! Такой человек! А его поля, дома, особняки… Богач. Ибрагим-ага видел моего зятя. Скажи, Ибрагим-ага, каков он тебе показался?
Ибрагим-ага подтвердил, что зять у Хамзы — молодцом.