Гюллю теребила мать, упрашивая рассказать ей обо всем. Но о чем? О чем она могла рассказать дочери, если плакала сейчас как раз от неведения, от боязни за судьбу девочки, попавшую в чужие руки.

Она знала, что настанет день и, подобно своим сводным сестрам, Гюллю будет продана. Мать видела, как по субботам Гюллю тщательно причесывается перед зеркалом, собираясь на свидание со своим Кемалем. А Джемшир в это время ищет на нее покупателя! И найдет. Хоть земля разверзнись, найдет, и идти тогда Гюллю не за любимого, а за богатого. Это были слезы жалости. Ужас охватывал мать, когда она думала о том, что ждет Гюллю, если девочка пойдет против воли отца. И все же в глубине души мать желала дочери счастья с любимым.

— Почему ты плачешь, мама, почему? — допытывалась Гюллю.

— Да так, детка…

— Ты что-то скрываешь. Этот сухой стручок, — сказала она о Решиде, — не зря ищет отца, я знаю. Что случилось, скажи?! Что они затеяли?

— Ничего, дочка. Сердце у меня что-то болит…

— Так, без причины? Расскажи мне, ну расскажи, что случилось?

— Да ничего не случилось, Гюллю, успокойся, доченька.

Гюллю взяла мать за плечи, заставила взглянуть себе в глаза.

— Мама, — сказала она очень твердо, — если отец собирается продать меня, не вздумай спорить с ним, заступаться за меня, но и ко мне не лезь с уговорами — тебе же придется худо. Слышишь?

— Я ничего не поняла, Гюллю.

— Пусть сами мне обо всем расскажут, понятно?

— И что ты собираешься делать? — насторожилась мать.

— Я знаю, что делать. Молчи и не вмешивайся. Тебе же больше всех достанется, мама.

Мать знала это.

— Ты только посмотри на себя, — продолжала Гюллю. — Вся в синяках. Слова никому сказать не смеешь, спину гнешь, а на кого? Хоть раз принес твой сынок в дом куруш медный? Денег у него нет, скажешь? На попойки находит. Эта директорша хоть мужа обирает, а Хамза — мать родную! Правду говорят — женщина сама не ест, других кормит.

Мать молчала.

Все правда. Гюллю была совершенно права. Еще ни разу сын не принес ей ни куруша.

— А ты на них молишься… И все вы на них молитесь: «Мужчины!» Да что вы дрожите перед ними?

Мать смотрела на Гюллю полными слез глазами.

— Мужчина — маленький бог женщины, так ведь говорят, — тихо сказала она.

— Бог?

— Да, бог.

— Значит, отец и Хамза для тебя боги?

— Хамза — нет, а отец — да…

— Ах, чтоб их всех этих «маленьких богов»… «Мужчины»! А мы — женщины! Но таким женщинам, как ты, — так и надо. Нянчитесь со своими пьяными, бессовестными, сквернословами богами… У меня богов не будет. Ты как хочешь, а я буду жить иначе. Будут меня уважать — я отвечу тем же; нет — ступай туда, где на тебя будут молиться, — так я ему скажу. И пусть только попробует тронуть меня!

— Нельзя так, Гюллю. — Мать замахала руками. — Это до хорошего не доведет.

— А как можно? Как ты? Ты вот поклоняешься ему, а получаешь в ответ синяки. А посмотри на Пакизе. Она довольна своей судьбой. Пусть я буду, как она. Не надо мне лучше вообще никакого мужа. Две руки один рот прокормят.

Мать покачала головой и грустно улыбнулась.

— А для кого же ты каждую неделю принаряжаешься?

— Это другое дело. Я его люблю. Но пусть он хоть раз поднимет на меня руку!..

Гюллю успокоилась, только когда пришла Пакизе. Увидев подругу, она умолкла на полуслове.

Гюллю вспомнила, что Пакизе должна принести ответ от Кемаля. Вчера он говорил с матерью. И сегодня Пакизе непременно должна принести его ответ.

Пакизе вошла беззаботная и насмешливая. Она спросила, почему Гюллю не вышла сегодня на работу. Чтобы ничего не объяснять, Гюллю сослалась на нездоровье. И мать, чтобы не выдавать Гюллю, подтвердила: да, Гюллю действительно весь день лежала.

— А я уж думала, что она разленилась, — сказала Пакизе и пристально посмотрела на Гюллю. Глаза Пакизе сверкали. Гюллю взяла подругу за руку и, усадив у окна, села напротив.

Мать ушла, оставив их одних.

— Ну? — только и выдавила из себя Гюллю.

— Порядок, — шепнула Пакизе.

— Что он сказал?

— С матерью говорил.

— Наконец-то. Ну и что?

— Велел передать: «Для нее всегда найдется место под моей крышей». Это о тебе, значит.

Еще секунду, и Гюллю висела на шее Пакизе, а та отбивалась от ее поцелуев.

— Ну хватит, хватит… А то феллаху твоему черномазому ничего не останется…

Гюллю сразу сникла, оставила Пакизе и отвернулась к окну.

— Ты что? — удивилась Пакизе.

Но Гюллю только повела плечом.

— Потому, что я назвала его черномазым? Ну же, Гюллю?

— Оставь.

— Так ведь он же не белокурый… — хохотала Пакизе. — А потом феллах — это значит земледелец.

— Все равно не смей! Какой бы он ни был, он мне нравится. Не обижайся на меня, Пакизе, — Гюллю умоляюще посмотрела на подругу, собиравшуюся уходить. — Не сердись, но не называй его так, ладно?

— Ладно, ладно, — отмахнулась Пакизе, — только отстань, совсем затеребила. Не сержусь. На сумасшедших не сердятся. — Она повязала платок, оглядела себя и заторов пилась. — Дружок заждался, — подмигнула она.

— Неужели опять новенький? — заулыбалась Гюллю. — Это какой же по счету?..

— Секретарей у нас нет, учета не ведем, — с подчеркнутым безразличием ответила Пакизе. — Ну, пока!

В дверях она столкнулась с матерью Гюллю.

— Уходишь?

— Ухожу, тетушка Мерием. Где это тебя угораздило?

Женщина, вздохнув, промолчала.

— Низко кланяешься, вот синяков и набила себе. Ты смотри на меня. Прошу я чего-нибудь у аллаха? И не думаю! Две руки один рот всегда прокормят, милостыней не пробавляемся и любви не просим — пусть она нас ищет…

Мать с дочерью расхохотались.

Пакизе ушла.

— Вот это женщина! — сказала Гюллю матери.

Мать покачала головой, потом гордо ответила:

— Пусть сперва найдет себе такого мужа, как твой отец. Если бы не цирюльник Решид, нам не на что было бы жаловаться… Ну да что без толку говорить. Для меня нет мужчины лучше моего мужа.

— …а для меня — лучше моего Кемаля, — прошептала Гюллю.

Гюллю не сиделось на месте. Ей хотелось кричать, хотелось, чтобы все знали, что сказал Кемаль. «Для нее всегда найдется место под моей крышей», — сказал он. Теперь она никого не боится: ни отца, ни брата, ни цирюльника Решида…

Мать, закрыв за Пакизе дверь, обернулась на шум: Гюллю помчалась по лесенке наверх.

Должно быть, Пакизе принесла весточку от этого Кемаля. Что ж, будь что будет. Ради счастья дочери она согласна на все. Пусть Гюллю живет, как Пакизе, только бы сумела постоять за себя. Работающей женщине нетрудно найти мужа. Муж должен содержать семью. А если он не в дом несет, а из дому… Пакизе права. Да что толку говорить об этом: как началась жизнь, так она и кончится. Разве что Гюллю счастливее будет.

— Пакизе правду говорит, дочка.

Но мысли Гюллю были заняты совсем другим. Кемаль сказал, что для нее всегда найдется место под его крышей, сказал, пусть приходит, когда захочет. Зачем же терять время?

— Что ты? — переспросила она мать.

— Говорю, слушай Пакизе, она права.

— В чем?

— Что надо независимой быть, уметь за себя постоять.

— Дошло до тебя?

— Если бы на месте твоего отца был кто другой, может, и я жила бы, как Пакизе. Но твой отец… Ты еще молода, Гюллю, не все понимаешь. Таких, как твой отец, больше нет. Загляденье, а не мужчина. Женщины завидуют мне, моему счастью… А мне этого достаточно. Что ж, что бьет, и других бьют…

Гюллю понимала это чувство. Она сама гордилась, когда ее видели с Кемалем — с самым красивым парнем Кемалем.

Гюллю потянулась к матери, обняла ее. От знакомого с детства материнского запаха заныло сердце. Гюллю положила голову матери на грудь, и в который раз за сегодня расплакалась.

— Я все еще люблю твоего отца, дочка, все еще люблю, — говорила мать, ласково поглаживая Гюллю. — Я не одна у него, и все-таки каждый вечер он возвращается сюда! Почему не к другим женам? Почему сюда? Он меня любит больше, чем других, вот почему.