Залоглу зажег еще одну спичку. Куда же он мог уйти, Хафыз? И почему не закрыл дверь? Залоглу вышел на улицу.

Странно, очень странно все это. Постель в беспорядке. Значит, он ложился. Что заставило его встать и уйти, даже не закрыв двери? А может быть, он пошел к Наджие?

Хафыз-Тыква, как мог, скрывал от Залоглу свою связь с вдовой Наджие, но люди знающие клялись, что Хафыз и Наджие в прекрасных отношениях.

Залоглу успокоился: Хафыз, конечно, у нее, только у нее! Да, но почему он не закрыл дверь?

Залоглу направился к дому Наджие.

Сорокалетняя болтливая вдова Наджие была дочерью прежнего старосты. От мужа ей осталось поле, пара буйволов, виноградник. Ее болезненный, неказистый супруг погиб при автомобильной катастрофе еще в позапрошлом году. Но Наджие не торопилась с новым замужеством. «Один-то мне надоел, — говорила она. — На что мне нужен второй? У меня есть все. Спокойна, как никто. Ну, а что до мужа, так…»

Она не заканчивала фразы, но всем своим видом говорила: «Мужем могу назвать любого мужчину, который мне приглянется…»

О ней много сплетничали, ей угрожали. Она стала причиной ссор и драк в деревенской кофейне. И несмотря ни на что, Наджие не отступала от своего.

Залоглу остановился у темного окна Наджие и прислушался. Ему показалось, что он уловил за окном приглушенные голоса. Он сделал еще шаг и прислонил было ухо к самому стеклу, но в этот момент распахнулась дверь.

Залоглу отскочил в сторону и юркнул за угол дома.

Выглянула луна. Заблестели лужи и крыши домов. Но тут же накатилась черная туча и снова все погрузилось в темноту.

На пороге показалась крупная фигура Хафыза-Тыквы, дверь за ним осторожно закрылась.

Залоглу кашлянул. Хафыз-Тыква прислушался, замер.

— Здорово! — сказал Залоглу.

Хафыз-Тыква узнал его по голосу и облегченно вздохнул:

— Это ты, Рамазан?

Они закурили.

— Откуда узнал, что я здесь? — спросил Хафыз-Тыква.

— Я, брат, человек «постигший»…

— Оно и видно. Ну а все-таки?

Залоглу воздел руки к небу.

— А уж если по правде, — признался он, — то я заходил к тебе, смотрю — дверь настежь. Где, думаю, может быть проповедник Хафыз? Потом надоумило: у Наджие, где же еще…

— Принес чего-нибудь выпить?

— А то как же!

— Что принес? — оживился Хафыз.

— Водку!

Хафыз-Тыква чуть не вскрикнул от восторга.

— Молодец, дай бог тебе долгой жизни! Не зря, оказывается, носишь славное имя Залоглу.

Залоглу злился, когда ему напоминали о прозвище.

— Сейчас уйду, — пригрозил он.

— Куда же?

— К черту в ад…

— Водку-то оставь…

Залоглу рассмеялся. И они зашагали рядом.

— Никому не простил бы, — проворчал Залоглу, — а на тебя рука не поднимается.

— Твой нож, дорогой, меня не зарежет… Ну, ладно, оставим это, скажи-ка лучше, зачем я тебе понадобился среди ночи?

— Придем — расскажу…

Едва они успели ступить через порог, Хафыз уже зажег маленькую керосиновую лампу и, не в силах сдерживать себя долее, потянулся к Залоглу:

— А ну-ка, юноша, вытаскивай бутылку!

Залоглу достал из внутреннего кармана бутылку с водкой и поднес ее к носу Хафыза.

— Держи! Ну как, доволен?

У Хафыза-Тыквы загорелись глаза. Схватив бутылку, он звонко поцеловал ее.

— Ты… чудо, о Рамазан!

— Правда?

Хафыз побожился.

Ударив ладонью снизу по донышку бутылки, он вышиб пробку, понюхал, раздувая ноздри.

— О-хо-хо!

Он принес скатерть, расстелил ее на полу, достал хлеб, нарезал, положил на тарелки закуску. Вместо рюмок поставил небольшие чайные стаканы. Сев по-турецки друг против друга, они чокнулись и выпили. Хафыз-Тыква с жадностью набросился на закуску.

— Ну и проголодался я… А помнится, парень, раньше ты приносил черную икорку? Мельчаешь? Или твой дядька догадался и стал запирать икорку под замок?

— Нет, дорогой, просто я спешил.

— Выкладывай.

— Погоди! Так значит, Наджие?

— Ну?

— Все в порядке…

— А тебе-то что?

— Мне ничего. Только зачем скрывать… И от кого — от меня? — Залоглу пожал плечами.

— И сейчас не желаю рассказывать. Я ведь греха не творю. Исполняю волю всевышнего.

— Блуд — воля всевышнего?

— Эх, сынок… Пьешь ты вроде бы водку, а на губах молоко. Что дозволено, что недозволено? Все зависит от того, кто и как это истолкует. Кто уразумеет, как толкуют эти дела лица духовные? Мы, чтобы исполнить волю всевышнего…

Залоглу отмахнулся от него и поднял стакан:

— Довольно. Не морочь голову.

— Это называется уловками шариата. Учись! — подмигнул Хафыз-Тыква.

Они чокнулись и выпили.

— Ох!.. Будь благословен ты, Рамазан!

— И ты будь благословен, Хафыз.

Залоглу выпрямился, собрался с мыслями, достал пачку сигарет и решил начать.

Закурили. С наслаждением затянувшись, Залоглу сказал:

— Видел я вчера одну девушку, Хафыз. Ох, хороша! Ох, аллах, как хороша!

— Не может быть! — воскликнул Хафыз-Тыква. Он выпучил глаза и весь подался вперед.

— Говорю тебе — пташечка!

— Ну, а тебе-то что за дело до чужой пташки?

— Не трещи ты… Эта пташка, кажется, хочет совершить благое дело…

Хафыз не понял.

— Хочет, говорю, совершить благое дело, — повторил Залоглу.

— Говори-ка поясней. Чего она хочет?

— Неужели не понял? Замуж за меня хочет выйти.

Хафыз-Тыква расхохотался.

— Как быстро ты забываешь свои проповеди, — обиделся Залоглу. — Не ты ли внушал, что рабы, не любимые аллахом, служа рабам, любимым аллахом, совершают благое дело?

— Ах вот оно что! — воскликнул Хафыз-Тыква, сообразив, наконец, к чему клонит Залоглу. — Кто же эта грешница?

— Не чужая. Дочка нашего Джемшира.

— Джемшир, Джемшир… Ах, этот вербовщик Джемшир?

— Да.

— Красивая, говоришь?

— Что там говорить, Хафыз. Красивая не то слово.

Залоглу стал рассказывать:

— Сидим это мы, выпиваем в шашлычной у Гиритли: Джемшир, его сын Хамза, цирюльник Решид, надсмотрщик Мамо. Уж уходить собрались, вваливается квартальный сторож. Захотел свою власть показать. Но я-то, сам знаешь, не потерплю! Кричу ему: «А ну, подойди сюда!» А он распетушился. Ну, схватил я тогда стул и ка-ак саданул его…

— Это ты, брат, загнул, — остановил его Хафыз-Тыква.

— Как ты сказал?

— Загибаешь, говорю. Остальное, может, и правда, а тут сбавь немного, тогда поверю…

Залоглу стушевался.

— Всегда ты так. Что бы я ни рассказывал, никогда не веришь. Зачем мне врать? Пришел сторож, после одиннадцати, говорит, запрещено. Слушай, говорю, другим запрещено и нам тоже?

— Ну вот, теперь продолжай.

— Опять ты за свое… Погоди, Хафыз, я тебе как-нибудь покажу, чего я стою! Ты меня, черт побери, в грош не ставишь. Уж если я разойдусь, то могу такое натворить…

— Например?

— Вот возьму, да и уйду, имам[28]! — разозлился Залоглу.

— Ну-ну, с тобой уж и пошутить нельзя, Рамазан! — примирительно сказал Хафыз. — Зачем живем? Повеселиться, посмеяться — так ведь? И только. Разве к лицу такому господину, как ты, ломать стулья на голове какого-то сторожа — не любимого аллахом раба? Кто он такой? Никчемнейший из никчемных.

Залоглу понравились слова Хафыза и тон, каким они были сказаны.

— Если бы не вмешались Решид и Хамза, клянусь, я бы…

— Ха… Так, значит, ты не ударил его, а только хотел ударить? Если так — вопросов нет, имаму все ясно. Я ведь подумал, что ты ударил…

Оба заметно захмелели. Залоглу уже не замечал иронии в словах Хафыза-Тыквы. Хафыз, привыкший к мутному дешевому вину, которое торговцы продают стаканами, быстро опьянел от водки и теперь парил в соблазнительных грезах. Он закрыл глаза и мечтал о том, что, если б ему сейчас скрипку, он спел бы песню, или лучше газель!..

А Залоглу все рассказывал… Из того, что услышал Хафыз-Тыква, он понял, что Залоглу влюбился в дочь вербовщика Джемшира и даже намерен на ней жениться. Но парень боится своего дяди, и есть только один человек, который мог бы уговорить его, а именно управляющий имением Ясин-ага. Однако и он рассуждает, как дядя, даже еще более щепетилен в вопросах чести и считает, что «господин не может брать в жены рабыню, не любимую аллахом».