— А мой отец⁈ Мать⁈

— Тебе придётся принять это, Ч’айя, но ещё до заморозки твоего «Корня» отец отбыл. Далеко… Систему решили задублировать твоей сестрой в другой точке планеты.

Кареглазка вскакивает, заставив вздрогнуть.

— У меня есть сестра⁈

— Исходя из сказанного, логично предположить, — отвечает джинкина-там, а мне хочется расшибить все до единой консоли в этом белоснежном яйцевидном убежище. — Старшая, как и у твоей титулованной бабки, но свежих данных о ней у меня нет. Однако мне на 84% известно, что ваш отец погиб вместе с дублирующим «Корнем». Мощнейшее землетрясение. Непредсказуемо мощное для того конкретного региона. Склонен спрогнозировать, что вместе с ним Тиам покинула и…

Губы Ч’айи дрожат, когда с них срывается короткое и почти беззвучное:

— А мама?

— Сесилия Кеменер-Вишванат была убита задолго до активации «Корней». В ходе боевых действий. Далеко не все жители планеты одобряли избранный твоими предками путь консервации.

Я прикусываю губу, отставляю пустую кружку и невольно кошусь на лежащие на кровати башеры.

Внутри всё клокочет. Взрывается волнами недоумения и ярости. Подумать только, наши предки грызли друг друга даже на пороге тотального исчезновения⁈ Такое возможно⁈ Однако виртуа-Лансы дружно соглашаются, что сейчас вспышке нужно найти иное применение и у нас есть конкретный объект заботы.

Подступаю к девчонке, всё ещё стоящей столбом. Чуть подрагивающей. Хрупкой, будто пустынный цветок.

— Ч’айя? — спрашиваю тихо, как будто Диктатион не может расслышать. — Ты в порядке?

Мне хочется обнять и прижать её, но благоразумие вновь берёт верх (бывает же!). Она оборачивается, чуть затравлено, но тень Куранпу вновь прячется на дне карих озёр.

— Знаешь, на удивление… — отвечает Ч’айя, удивив вмиг окрепшим голосом. — Я словно услышала истории про совершенно незнакомых мне людей. И если сначала что-то дрогнуло вот тут, — она кладёт на грудь пальцы, а я мудро не слежу за ними взглядом, — то сейчас ничего не отзывается.

Мне нестерпимо хочется добавить, что это называется пределом одиночества. Отчасти знакомым мне, достигнутым и оставленным за спиной. Но я молчу.

Не пытаясь ни сесть, ни отстраниться, Ч’айя снова смотрит на чуть покатый потолок и спрашивает:

— Как меня звали? На самом деле?

У меня ёкает в сердце, но услужливый борф Диктатион успевает ответить до того, как я смог бы помешать.

— София Кеменер-Вишванат. Ланс, ты тоже хочешь знать настоящее имя?

— Нет!

Я отступаю в угол и осознаю, что выкрикнул это слишком громко и с неуместной резкостью. Прокашливаюсь, машу раскрытыми ладонями и добавляю чуть спокойнее:

— Нет, меня всё устраивает. Пока, во всяком случае.

А вот Ч’айю, судя по всему, не устраивает. Потому что она хмурится, будто готовясь разреветься, и задаёт ещё один вопрос. Острый и ядовитый, словно жало травяного скорпиона.

— А у меня были?.. — робко начинает девушка.

И осекается, будто не зная, как закончить мысль. Или же не решаясь.

Однако же Диктатион снова всё понимает. На этот раз отвечая с тактом, которому бы позавидовал самый деликатный и умудрённый интригами вистар.

— Несмотря на очевидное достижение тобой детородного возраста, Ч’айя, детей у тебя не было, — говорит он. — Ты осознанно посвящала себя науке, если такая формулировка будет угодна.

Меня будто пыряют ножом. Одновременно в бок, грудину, лоб и жопу. Ощущаю, как бледнею. Стараюсь удержать частоту дыхания и даже прикрываю глаза.

А у меня?

Вдруг у меня были дети?

Жена?

Родители, которые тоже где-то там …

Как поменяется моя жизнь от осознания того, что они давным-давно мертвы, или же ждут, замурованные в «Корне»?

Я не задаю вопроса.

Не потому, что это может помешать справиться с предстоящими испытаниями.

Нет, и вовсе не потому, что испугался.

Я редко чего боюсь, улица научила.

Нет, совсем не поэтому…

Однажды к мудрому, убелённому сединами старцу пришли молодые чу-ха. Сгрудясь и отдавливая друг другу хвосты, они скромно замерли на пороге и робко попросили мудрого старца поделиться крупицами знаний.

Они спросили его: «о, мудрый старец, ты научил сотни голов молодняка несгибаемому терпению, умению прощать, добросердечности и любви ко всему живому; ты научил их множеству добродетелей. Ощущаешь ли ты, мудрый старец, причастность к общему просветлению Тиама? Видишь ли, как свет доброты с победным кличем гонит прочь тьму скуднодушия и злобы?».

Мудрый старец молчал очень долго, но паломники всё не унимались и спрашивали, и спрашивали, при этом наперебой перечисляя достижения мудрого старца. Наконец тот вздохнул, пригладил уши, и с лёгким кивком сказал: «Отцепились бы вы от меня, ребята? Мне ещё крышу чинить и ужин готовить».

Сейчас я как никогда понимал этого мудрого персонажа из глупой притчи.

Звуки стали приглушёнными, даже несмотря на непрерывный шум со всех сторон. Запахи, к слову, тоже едва заметно изменились… ощущались будто бы наполовину поблёкшими. Даже пайма, глоток которой я сделал минуту назад, показалась не такой ароматной.

С ночи проведения операции «Вторая дверь открывается дуновением» Пузырь основательно изменился. Впрочем, сейчас над головой мог раскинуться совсем другой купол — в моём, слегка спутанном состоянии сознания, ошибиться было вовсе не удивительно.

Пожалуй, это и правда был другой модуль. Но осознать это я смог не сразу, а лишь когда представилась минутка отвлечься от приготовлений и присесть понаблюдать за суетой с металлической приступки бронефаэтона.

Таких транспортов «Коппульсо» оказалось сразу четыре. Мощные, массивные, шестиколёсные, они всё ещё пахли свежей краской — традиционную белую масть криитских броненосцев спешно покрыли бежевыми и тёмно-кирпичными разводами.

Опустив ассолтер прикладом вниз к стоящему между ног рюкзаку, я перевёл дух и огляделся. Шумные (и агрессивно-поспешные) хлопоты-сборы немного выбивали почву из-под лап, и мне лишь оставалось надеяться, что выгляжу не сильно пришибленным.

Суета вокруг четвёрки транспортов начинала подбираться к апогею. От складов и груд ящиков внутрь и обратно беспрерывно сновали хвостатые, без устали набивавшие технику оружием, бронёй и припасами.

Дирижировал визгливой суматохой, разумеется, Винияби Шау, с лёгкостью удерживавший в голове массу единовременных задач. Со мной, кстати, Пятый Коготь «Диктата Колберга» почти не разговаривал, но упрекнуть толстяка в обманчивой ревности к многоуважаемому Диктатиону было бы жестоко и несправедливо.

Мимо, покачивая тяжеленным коробом с запасными кассетами для ассолтеров, просеменили двое криитов. Наблюдая, как они втягивают боезапас в отсек соседнего «Коппульсо», я задумчиво провёл ладонью по шершавой броне.

В каждом фаэтоне должно было ехать не меньше дюжины хвостатых, и это не считая пилотов и троих Особо Важных Пассажиров. Один из них — точнее, одна, — сейчас как раз что-то уточняла у Девятого Когтя казоку под лаконичным позывным Бронза. Тот отвечал, причём весьма охотно, и что-то показывал девчонке на нарукавном дисплее.

Второй Важный — это я сам, Бледношкурый Бесхвостый, терюнаши Ланс фер Скичира, — ошалело вспоминал минувший день (и не планирующий завершаться) на складной лестнице дальнего «Коппульсо».

С момента моего победоносного возвращения в Пузыри прошло почти три часа (треть из которых я провёл на кровати в полной тишине, нарушаемой лишь клацаньем Ч’айи в клавиатон, и изучал потолок). С момента чуть менее победоносного возвращения Хадекина фер вис Кри к стержневому присутствию — час. Который, повинуясь «неотложным приказам Диктатиона», мы провели в очередном куполообразном ангаре среди наспех перекрашенных транспортов.