И вот теперь они пришли взять то, что считали своим по праву. Пришли за беспрекословным подчинением. Но ожидаемо ошиблись, и полилась кровь.

Так было. Так будет. Но отныне совсем другие прокламаторы станут вещать вам о происходящем на знакомых улицах родного района…

Потому что сегодня голос «Ломкой горечи» звучит в потоках Мицелиума вовсе не для этого. Чапати обещала вам подумать и принять решение. Нескольких бесконечных дней мне вполне хватило для осознания своего места в мире, а также для оценки обстоятельств, направивших меня в эту точку собственного существования.

Мои терпеливые и преданные… Чапати вынуждена попрощаться и попросить прощения у всех, кто ждал и надеялся на дальнейшие расследования «Ломкой горечи».

Вероятнее всего, через какое-то время агентство встанет на лапы и продолжит работу, а на моё место придёт другая — та, что сможет по праву назвать себя Моноспектральной Чапати и поведёт вас через бурю невзгод и ужасов, что испокон веков неотрывно следуют за каждым обитателем Тиама.

Я покидаю канал «Ломкая горечь», и искренне прошу прощения у каждого, кто расстроен, обескуражен или озлоблен этой новостью. Чапати… моё воплощение Чапати, приняла решение встать на путь чибито, отсроченной смерти по заветам предков… и пусть множатся дни тех, кто не знает смысла этого архаичного понятия.

В эти дни, проведённые в одиночестве и раздумьях, мне было очень нелегко. А от помешательства удерживало лишь осознание, что вокруг меня, за стенами комплеблоков и совсем рядом — в Бонжуре и даже за его пределами, — меня всё-таки окружают те, кто будет помнить эту версию Чапати и просить Всемилосердную Когане Но о снисхождении к моей душе.

Я склоняюсь перед вами в ожидании прощения и шепчу слова расставания.

Знаю, так было нельзя, но я осмелилась, даже осознавая последующее посмертное наказание за порогом крематория… да, мои сердечные, Моноспектральная Чапати закончила путь киуаам-пуджа. Сделала это сама, и лапа моя не дрогнула ни разу.

Теперь голова моя опалена огнём, и нет на ней ни единого волоска. Щёки мои покрывают глубокие шрамы и едкая мазь, отдаляющая заживление. Веки Чапати срезаны, дабы я смогла увидеть то, что было скрыто в моей жизни завесами самонадеянности и слепой любви. Ритуальный нож-пурпа в моих пальцах рассёк кончик хвоста надвое и сделал надрезы на пятках; колючим поясом перехвачена моя лёгкая накидка.

Таков путь осознания позора, путь ожидания конца без помыслов о прижизненном прощении и даже тени милосердия к самой себе. И единственное, о чём я прошу своих драгоценных — это не жалеть Моноспектральную Чапати. Она, мои добросердечные, лишь образ, яркий символ и мифическая личность, и спустя какое-то время она обязательно возродится, обновлённая и ещё более сильная!

А ты… Малыш, если ты вдруг слышишь этот голос на потоках станции «Ломкая горечь»… мне остаётся лишь надеяться, что ты поймёшь. И не станешь держать на меня зла, когда мы обязательно увидимся снова в других жизнях…

На этом — всё. Берегите близких и себя.

Мира — добрым, и пусть враги боятся правды, которая однажды непременно разотрёт их в пыль!

Первый блокпост мы проскочили на удивление легко.

Было непросто, но я улавливал обрывки переговоров, и даже по тона́м определил, что проблем почти не возникло.

А вот на втором заминка всё же случилась…

Это, конечно, заставило понервничать. Даже осторожно протянуть руку к поясу и расстегнуть кобуру «Наковальни».

Вообще не скажу, что не нервничал и до этого момента. Да и комфортным моё странное путешествие назвать было сложно. Да что там? Я видел консервированную рыбу, которой приходилось удобнее, чем мне сейчас.

Темнота, духота, постоянная тряска и непрерывное мычание десятков коров вокруг создавали фон настолько давящий и бьющий по нервам, что меня почти колотило. А может, и колотило бы, не будь новое транспортное средство таким… тесным.

В общем, на втором блокпосту к разговору с ракшак присоединились старшие сааду храма «Благочинного Выжидательного Созерцания». Может, даже сам Пикири подключился. И проходил этот разговор — вынуждая свински потеть и ожидать дурного, — на чуть повышенных тонах. А ещё меня в роли незапланированного пассажира откровенно бесило отсутствие возможности узнать, как далеко мы сумели добраться.

Стараясь дышать как можно тише, я вслушивался в голоса снаружи.

По всему выходило, что переговоры затягивались. До меня доносились жалкие обрывки, но было нетрудно понять — служивым вообще не впилось убирать заградительные конструкции и отгонять выставленную технику только для того чтобы пропустить процессию сааду с дюжиной самодвижущихся повозок, гружёных гробами. Да в придачу внушительное стадо священных животных, выводимых из опасной зоны, чтобы любимиц Когане Но не посекло случайными фанга.

Спина взмокла, руку на башере начало сводить. Разговор снаружи становился всё более громким и напряжённым. Судя по всему, теперь внимание ракшак привлекли раненые, в которых ретивые офицеры заподозрили не пострадавших мирных чу-ха, а покалеченных в боях казоку-йодда, решивших тихонечко покинуть жаркий район.

Несмотря на дозволение первой линии блокады, кто-то из хвостатых в униформе визгливо приказывал разворачивать колонну и возвращаться в Бонжур.

А затем я услышал голос Пикири, теперь в этом сомнений не оставалось. Причём голос не привычный мягкий, которым тот травил поучительные байки в полумраке питейных за пиалой паймы, а напористый и резкий, каким только истории о боевых победах Когане Но рассказывать.

— Тогда советую немедленно изучить историю нашего славного гнезда, — говорил он под аккомпанемент испуганного мычания. — Давайте, господин ракшак, прямо сейчас, пока Мицелиум не рухнул окончательно! Найдите всё, что сможете о Напряжённых Затянувшихся Переговорах, когда от гнезда на месяц была отрезана целая Ниточка! Про эпидемию хвостолома, сожравшую несколько десятков тысяч мирных чу-ха за считанные дни!

Я мягко, стараясь не шуметь, выпустил воздух через едва приоткрытые губы, и вовремя прищипнул себя за нос, умоляя не расчихаться. Лежащий в ногах рюкзак становился всё тяжелее и неудобнее, так и подмывая сменить позу и выдать себя ненужным шорохом.

С одной стороны, Пикири явно покрывал непутёвого дружка-терюнаши, закопанного в глубину повозки в окружении чуть более мёртвых спутников. С другой — говорил воякам чистую правду, честно выполняя возложенные храмом обязанности.

Потому что — несмотря на всю обрывочность познаний, — даже бледношкурый Ланс фер Скичира когда-то слышал, как тряхнуло небогатые южные районы во время крупнейшей (до этого дня) войны казоку лет пятьдесят назад.

Тогда, правда, «отличились» не ракшак, а казоку-хетто западных округов. Объявили захваченные территории чуть ли не свободной от власти смирпов землёй. А затем обнаглели до того, что не пускали на подконтрольные улицы не только «тупомордых», но и знахарей, чуть не выморив половину «подданных» и не только.

Нискирич как-то рассказывал мне об этом воспоминании детства. Как быстро захлебнулись от нагрузки местные крематории, как печи взялись плавиться от нагрузки, как закрылись многие погребальные салоны, а на улицах стали копиться трупы. Жуткая история была, въедающаяся в память калёным клеймом…

Вскоре, по словам вожака — тогда совсем юного крысеныша, по норам пополз весьма заразный хвостолом, за неделю превративший относительно благопристойные районы в худшие вариации окраин Нижнего Города.

А когда часть обитателей «вольницы» взялась по старинной традиции сжигать трупы родственников на воде притока Ек-Вишаль-Кулхади-Утким-ек-Нишан, эпидемия чуть не врезала в челюсть всему гнезду.

Сейчас, конечно, всё было немного иначе.

Но если (и об этом сааду Пикири как раз пытался предупредить старшего упрямца на блокпосте) казоку Бонжура приподзакроют двери своих крематориев… если ненамеренно впустят в комплеблоки болезнь и повторят ошибку прошлого, надменно отказавшись от поддержки санитарных служб гнезда…