Рыжий чу-ха сложил пальцы обеих лап в особенную фигуру, встряхнул кистями, и синтосексуалы мгновенно отключились. Глаза самок остекленели, хоть ножом царапай, вытянутые морды опустились.

Не скажу, что после известных событий в Пузырях я особенно доверял их отключке, но сейчас, в целом, мне было наплевать…

— Можешь говорить, бледношкурый! — Красотка, он же Таакин-Кар, властно вскинул острый нос и сунул под губу мундштук кальяна. — Так чего же ты хотел от богов сцены?

Мне стоило большого труда не улыбнуться, но край пиалы вовремя скрыл губы. Покатав во рту дорогущую горечь, я вздохнул и покачал головой.

Наверное, можно было бы попробовать «низкий писк» сразу на пятерых. Сработает ли? Сомнительно. С другой стороны, «боги сцены» ничего про меня не знают… кроме слухов…

— Многоуважаемые господа из «Восьмого цвета радуги» что-то слышали о моих способностях?

Здоровяк, Полосатый и Толстячок отрицательно помотали головами, Пучок вздрогнул и начертил на щеке охранный знак от сглаза, а Красотка Таакин-Кар презрительно обнажил резцы. Впрочем, от меня не укрылось, что в глазах его мелькнул страх.

— Небылицы! — Он расщёлкнул веер, украшенный тончайшими рисунками, и запоздало прикрыл морду. — Суеверия геджеконду, не так ли?

— Как знать, — я улыбнулся. Расчётливо и загадочно. Осмотрел каждого из пятерых. — Но я действительно умею узнавать правду. Задавать вопросы, на которые мне отвечают предельно честно. А если врут, то навсегда теряют голос…

«Восьмицветники» превратились в статуи. Даже меж собой не переглянулись. Под их подозрительными взглядами стало до того неуютно, что перестала согревать и потрясающая пайма.

Мда, Ланс. Если твоя тонкая угроза и подействовала бы на настоящих певцов, то «8-Ра» остались к ней равнодушны…

— И ты что-то задумал вызнать, Ланс фер Скичира? — Первым неприятное молчание нарушил Полосатый. — Что-то сальное, так? Мышка, послушай внимательно, если ты работаешь на прокламаторов, тебе совсем не понравится…

— Нет, — я оборвал его с резкостью, которой «боги сцены» точно не слышали с тех времён, когда и помышлять о славе не могли. Добавил уже мягче, проникновеннее: — Никаких прокламаторов, парни. Это сугубо личное. Но важное.

Полосатый пожевал губу, откинулся на спинку дивана и уложил хвост на коленях. Остальные продолжали молча сверлить взглядами. Как бы то ни было, их вниманием я завладел. Оставалось надеяться, что ещё и припугнул.

Красотка взмахнул веером, дозволяя говорить.

— Мой вопрос может показаться вам смешным… — распевно начал я, невольно выходя на тональность «писка», — даже нелепым. Но я нахожусь тут, чтобы кое-что уточнить. Некоторые… ваши поклонники, так вот они поговаривают в «мицухе», что на вечернем концерте группа задумала… нечто эдакое. Тайное и небезопасное. Смертельное…

Я заставлял себя не отрывать глаз от холёных морд, внимательно рассматривая каждого, пристально задерживаясь на пару секунд и переключаясь на следующего. И почти растерялся, когда пятёрка обменялась удивлёнными… даже не так — недоумевающими взглядами.

Байши, так я далеко не уеду.

Нужно найти способ оттащить одного в закуток и на полную силу врубить Бледношкурого Джадуга. Пожалуй, Здоровяка, да. Как его зовут? Байши, его имени не произносилось, сами они жалкому зверьку не назывались, а Сиплый был свято уверен, что представлять таких известных самцов не нужно ни одному обитателю гнезда…

В наступившей тишине голос снова подал Красотка.

— Значит, так говорят? — с лёгкой насмешкой уточнил он и почесал когтем густую нарощенную бровь. — Обвиняют нас в замысле на убийство?

Здоровяк гулко хохотнул, а Полосатый многозначительно вздохнул.

— Что-то вроде того, — я невольно хмыкнул в ответ и трижды проклял себя за то, что вообще пообещал Чихри Белохвосту столь несусветную глупость. Внутри начала подниматься волна облегчения. — Знали бы вы, парни, о чём там пищат! Одновременное самоубийство двухсот тысяч чу-ха, сисадда? Звучит, как отборнейшая грязь, но…

— Это считается! — Пучок взвился с дивана и суетливо потёр лапы. — Хайк, Чич-Катоко, я выиграл!

— Ай-кай, сын пустынного шакала, чтоб тебе на сцене обосраться! — Полосатый широко оскалился, но сделал это с неожиданно откровенным беззлобием. — Думаешь, слова мутанта из грязной лачуги можно считать отправной точкой⁈

Пучок раскинул лапы:

— Байши, брат, это же голос улицы!

Я обмер. Медленно перевёл взгляд с одного на другого.

Тем временем «сын шакала» пританцовывающей походкой подступил к настенной полке и снял с неё банку, плотно набитую мятыми рупиями. Развинтил крышку, принялся задорно рассовывать деньги по карманам дорогой спортивной куртки.

Здоровяк заметил моё замешательство. Хмыкнул, подался вперёд и решил дружелюбно пояснить.

— Мы делали ставки, когда история просыплется в Мицелиум. — Он уважительно кивнул на Полосатого. — Ставка Чич-Катоко была самой оптимистичной. Он был уверен, что о Добродушном Восхождении станет известно всего за час до концерта. Мичи-Ри ставил на пять-десять часов до начала. А наши ставки на вчера и позавчера и вовсе проиграли…

Наверное, в этот момент я вдруг стал выглядеть несколько… нелепо. Потому что все пятеро рассмеялись, а сидевший ближе всех Полосатый даже дотянулся и похлопал по плечу.

— Какие ставки? — Мой собственный голос был будто чужим. — На что?

— На Добродушное Восхождение, конечно, — неподдельно удивился Толстячок.

Пучок возбуждённо метнулся к столу с препаратами. Подхватил курительную трубку в форме Безмятежного Детёныша, сыпанул щепоть порошка, поджёг и жадно затянулся. Глаза тут же засверкали:

— Сегодня мы спасём Тиам и уподобимся могущественнейшим божествам древности! Наша стая станет величайшей!

Я помотал головой и даже отставил пиалу на низкий придиванный столик.

— Чего⁈

— Сегодня после концерта, — всё в той же доброжелательной манере пояснил Здоровяк, — мы со сцены «Абиман-Арены» прикажем поклонникам растворить в «Камуяпи» волшебный порошок, который перенесёт их в страну вечного счастья и покоя, сисадда? Мы бы пригласили и тебя, но, боюсь, ты опорочишь стаю своим нечистым присутствием… Без обид, пунчи, ладно⁈

О, конечно! Какие вообще могут быть обиды⁈ Я лихорадочно собирал расплескавшиеся мысли в горсть. Ещё раз оглядел «восьмицветников», всё ещё откровенно забавлявшихся моей реакцией.

Глаза чу-ха блестели, словно все пятеро вдохнули дыма чистейшей дайзу.

Я машинально провёл пальцами по пустой кобуре на поясе. Страшно захотелось пить. Причём не паймы, а именно воды, чистой и много, прямо так много, чтобы вывернуло наизнанку.

Выражение моего лица продолжало веселить музыкантов.

Мичи-Ри сделал ещё одну затяжку, подержал дым и выпустил красивым кольцом.

А я прочистил горло и задал, пожалуй, самый глупый из возможных в этой ситуации вопросов:

— Значит, это правда?

— Упаси Двоепервая Стая! — отмахнулся Полосатый, известный сотням тысяч поклонников под именем Чич-Катоко. — Неужели мы бы и правда распускали лживые слухи, Ланс? С такими вещами не шутят.

У меня не осталось слов кроме:

— Но зачем?

— Наше общество загнало себя в глубочайший тупик, — устало пояснил Толстячок из дальнего конца комнаты. — Оно неосмотрительно залезло в сужающуюся трубу, и ожидаемо упёрлось в стену, сисадда? Безоговорочное поклонение принципам выживания и служения привело хвостатых в ловушку. Случился кризис, тихий взрыв. Возвышенное искусство смешалось с грязью низкого. Теперь во главе стола не общие ценности, но личные и корыстные.

Мне совершенно неуместно подумалось, что самец говорит так гладко, потому что его речь была безупречно отрепетирована. Как и любое выступление «8-Ра».

— Каждый отдельный чу-ха в этом гнезде стал возвышен в своём личном Тиаме, — мгновенно подтвердил Здоровяк, для убедительности покачав мускулистой лапой. — К этому его привели и современная философия, и искусство масс. Но каждый вечер он остаётся один, запертый в бетонных стенах комплеблока. Жрёт лапшу, изучает новости, кусается с детёнышами, нажаривает жену и ложится спать.