Тем вечером он определённо не планировал делать следующее: терять контроль над собой, доводить разговор до пустой ругани, а затем в порыве безысходности подниматься на третий этаж в квартиру смутно знакомой девушки из толпы.

«Кажется, однажды я уже видел вас», – произнёс он спокойно, и меня в тот же миг мысленно отбросило в вагон метро, отбивающий пульс огромного города. Потом из сумрачной глубины памяти доносился скрежет подпрыгивающего чемодана, я снова видела, как Том шёл впереди. На расстоянии считанных шагов и одновременно недосягаемый, невозможный. И хоть на маленькой кухне сложно сохранять дистанцию, и мы стояли близко друг к другу, нас правильней было бы сравнить с двумя людьми, разделёнными неистовой, кипящей рекой, которую не перейти и не переплыть – пропадёшь в безумном течении. И эти двое продолжали настойчиво перекрикивать оглушительный рёв воды и беспомощно смотреть на противоположный берег.

– Ты живёшь одна? – потирая влажные, покрасневшие ладони, спросил Том. Наверняка он не ощущал в тесной квартире присутствие кого-либо ещё. Не в воздухе угадывал ответ, который можно без труда вычислить по количеству зубных щёток. Он остановился у гудящего холодильника и отчего-то решил уточнить то, в чём не сомневался и секунды, или же подбирал уместную тему для разговора, нащупывал точки соприкосновения.

– Не всегда. – Я достала плоскую голубую тарелку, приготовила вилку и нож. Пряталась за доведёнными до автоматизма отточенными действиями. Том, удерживая внутри всплески ярости и отчаяния, признался в разрыве отношений, ненароком обнажил разраставшуюся рану на душе, поэтому и я в ответ решила добавить немного честности. Мельком набросала картину моих будней, разбавленных недолгими, хрупкими связями. – Бывает, пару месяцев встречаюсь с неплохим, приятным мужчиной. Мы вполне хорошо проводим время, спасаемся от скуки, заполняем свиданиями какие-то пробелы, пробоины в наших жизнях. Но в итоге всё равно разбегаемся, потому что оказывается некуда двигаться дальше. Нет смысла, нет шанса, нет желания стоять на месте.

Я открыла холодильник, осторожно переложила курицу, картофель и овощную смесь из контейнера на тарелку, поставила в микроволновку, настроила таймер. На крохотный экран даже не взглянула. С завязанными глазами я могла прожить всю оставшуюся жизнь в неизменном ритме, с выученным наизусть порядком и не ощутила бы разницы. Так начнёт казаться, если попадёшься в ловушку монотонного однообразия. Алгоритм унылой рутины был впаян в капризную память так прочно, что его и ударами головой о стену не удалось бы вышибить. Облик матери неумолимо вымывался, выцветал, проваливался куда-то очень глубоко, за пределы сознания, таял в тумане. Но сменить мощность микроволновой печи я могла бы, даже вскочив с постели посреди ночи, разбуженная жутким кошмаром. Память надо мной издевалась.

– А куда ты хочешь двигаться дальше? Семья, дети? – спросил Том и стал быстро расстегивать пуговицы пиджака, снял его и осторожно повесил на спинку отодвинутого стула. У белоснежной рубашки, заправленной в серые брюки, был слегка смят ворот, по ткани расходились тонкие морщинки. К запаху розмарина и яблочного уксуса, парящему в кухне, примешался свежий цитрусовый запах с нотками кориандра. Как я выяснила позднее, другой туалетной водой Том пользовался редко.

– Возможно, в моём возрасте уже пора задуматься о семье, но в роли родителя я вижу кого угодно, но не себя. А если неуверенность заглушает готовность рискнуть, то не стоит и пробовать.

Он отвёл взгляд в сторону, тщательно взвесил услышанное, пока блюдо крутилось на стеклянном диске, и мерный шум разливался по кухне. Выдержав паузу, Том снова неотрывно всматривался в глаза, словно выискивая непрозвучавшую правду, и сказал:

– Я знаю женщин, которые размышляли так же, но стали прекрасными матерями.

– И ни о чём не жалеют?

– Не знаю наверняка, но у некоторых теперь даже в голове не укладывается, как раньше они могли с таким ужасом рассуждать о возможных трудностях. Иногда случается удивительный парадокс – те, кто громко заявляют о напрасности брака или уверяют в своей неспособности воспитать ребёнка, на деле же превосходно справляются со всем, что их пугало. Мои родители развелись, когда мне исполнилось тринадцать, но подарили счастливое детство. Примером жизни, которой каждый неотступно следовал, они научили многому. Мама открыла дорогу в театр, отец научил упорно трудиться, не оставлять сил на жалость к самому себе, а их расставание приблизило к пониманию человеческих слабостей. – Том вдруг замолчал, мягко улыбнулся и потёр лоб в накатившем смущении. Ему казалось, он бессовестно крадёт чужое время, терзает скукой. – Прости, тебе хоть интересно это слушать?

Разумеется, было интересно. Очень часто я осознавала, что для восстановления гармонии, перезарядки, не хватало именно таких петляющих, как извилистый ручей, непредсказуемых, простых разговоров на равных. Бывало, с друзьями мы затевали горячие споры, обсуждали неоднозначные вопросы, вываливали друг на друга лавины мнений, сталкивали разные точки зрения. И крайне редко мне доводилось с предыдущими мужчинами общаться вот так легко, не выстраивая преград, не расставляя ограничений.

Ни о чём и обо всём.

Том невольно всколыхнул дремавшую во мне тоску, начав рассказ о своих родителях. Я ждала визга микроволновки, сигнала, тормозящего диск, смотрела на Тома и терялась в закипающих мыслях. Сказать ему, что я понятия не имею, каким мой отец был ублюдком или прекрасным человеком, куда исчез, сунув деньги проститутке с прозвищем вместо имени? Или же сказать ему правду об отце? Правду, которую не решилась открыть мама. Сказать, что не такое уж и нужное рождение дочери хоть и реанимировало жизнь Жаклин Энри, но привело к неизбежному самопожертвованию ради моего достойного образования и места в обществе? Нет, я вовсе не презирала маму, не осуждала, а лишь жалела и пыталась понять. Особенно теперь, когда все её мечты, чувства и стремления стали пустотой, безразмерной пропастью. Хотела ли мама ребёнка, воображала ли себе, как будет читать сказки с обязательной победой добра и справедливости? Хотела крепко держать маленькие ручки, позволяя любопытному малышу бодро передвигать ногами, ощущать силу первых шагов? Сложно утверждать или отрицать, но меня мама любила и желала вечного счастья. Ради дочери она выталкивала из себя жизнь.

– Мне нравится слушать истории, – честно ответила я, решив оставить в секрете подробности своего происхождения. Микроволновка пронзительно прозвенела. Я надела красные мягкие рукавицы, осторожно достала курицу, которую вчера сгребла с противня сразу в контейнер. Поставила на середину стола, развернула тонкие синие салфетки и положила на них вилку и нож. Сняла рукавицы. Белёсый пар закручивался, волновался, вздымаясь над золотистой корочкой, посыпанной зеленью. – Вина, как в принципе и любого другого алкоголя, у меня нет, поэтому могу предложить яблочный сок. – Подошла к наполовину пустому графину и потянулась к шкафчику за стаканом. – Будешь?

– Конечно, – отозвался Том, поправил висящий на стуле пиджак и сел за стол. – Но должен спросить тебя ещё кое о чём очень важном…

– О чём?

Я аккуратно наполнила стакан, бесшумно поставила рядом с салфетками и насторожилась, немного напуганная сменившимся тоном.

– Даже не знаю, как лучше выразиться… – Том вздохнул, будто набираясь смелости, и, видимо, заметил удивление в моих глазах, проговорил весело, с обезоруживающей улыбкой: – Почему здесь только одна тарелка? Ты сильно переоцениваешь мои способности, считая, будто мне по силам справиться в одиночку с целой курицей.