– Эй, Ви, у тебя уже появился новый парень? – подловила меня Лайла прежде, чем я успела выскочить из кафе и броситься по вколоченному в память маршруту. Навстречу наивной надежде по скользким тротуарам, сквозь дрожащие полосы света фонарей. – Разобьёшь бедному Алану сердце, он давно ищет способ покорить тебя.

– Разве я не успела его убедить, что это плохая идея?

Сбегая от звона кружек, дребезжащего ворчания, рассыпанных крошек и запаха безысходности, я совсем не думала о чувствах и намерениях Алана. Он раздражал стойкой навязчивостью, обострённым желанием вмешаться в моё существование, навести порядок на свой лад. Я не могла считать Алана и хорошим заботливым другом, приходилось выдавать десятки отговорок, выискивать повод быстрее исчезнуть. Что-то неясное в его поведении тревожило и вынуждало быть внимательней. Я никогда не позволяла ему провожать меня до дома, выстроила границу между нами и не боялась быть предельно честной.

– Он не угомонится, пока ты не сдашься или не замаячишь перед носом с тем красавцем, к которому так торопишься, – негромко, хитро усмехалась Лайла. Она, очевидно, раскусила это особое, раздирающее, горько-сладкое предвкушение, которое захлёстывало, жгло, стучало в висках. Так спешат покинуть обречённое, изгрызенное штормом судно. Так бегут по трещинам разломанной земли, чтобы оставить позади перекошенные руины и выбрать будущее, не провалиться в чёрную пустоту.

Любопытство Лайлы стремительно пробуждалось, она хотела вытянуть подробности, но я лишь вымученно улыбнулась и махнула рукой, будто отбрасывала в сторону мусорного ведра всякие расспросы. Лайла наверняка бы решила, что я слишком сильно ударилась о капот. И всё случившееся после увидела в глубоком обмороке. Если бы.

В порыве накатывающей скуки я пару раз пробегалась по ярким снимкам, обрывкам упорхнувшей реальности, где Том в безупречном синем костюме был запечатлён вместе с Джейн Хорнер, молодой актрисой, известной ролями в шекспировских трагедиях и популярных американских сериалах. О них я практически ничего не слышала, не видела ни кадра. Всматривалась в её длинное узкое лицо с выражением усталости и тенью хмурости, какой-то неясной, въевшейся под кожу жестокости. Смотрела в застывшие прищуренные зелёные глаза с отражениями непрерывных вспышек и вдруг почувствовала, как в недосягаемых недрах немых, обесцвеченных воспоминаний что-то зашевелилось. Ожило. Назойливо замелькало, как если бы в кромешной темноте и гнетущем безмолвии кто-то решил бить камнем о камень, высекать плевки возникающих и тут же пропадающих искр. И в этом необъяснимом сверкании бездны воспоминаний я не смогла ничего разгадать. В парализующем недоумении листала фотографии, пытаясь унять необъяснимое волнение. Схваченные цепким глазом объектива Том и Джейн улыбались, залитые искусственным жёлтым светом, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь на полшага. В какой-то момент мне показалось, я смотрела на манекенов, замурованных за слоями мерцающего ледяного стекла. Имитация полноценной формы. Имитация счастливого человека, которого поставили перед пёстрым стендом с множеством логотипов и хлестали слепящей вспышкой по глазам.

Один алгоритм однообразной жизни, превратившей меня в заложника повторяющихся действий, постепенно сменялся другим. Я боялась упускать драгоценные секунды, захлёбывалась удушливым ожиданием. Оно звучало голосом Элвиса Пресли, его песни раскалывали тишину, отсчитывали время от надежды до отчаяния. Ожидание с привкусом остывшего ужина, с цветом зажжённой люстры и прозрачных стаканов, до краёв наполненных пустотой. Спустя несколько часов меня словно сдавливали тиски лиловой кухни, казавшейся захлопнутым пластиковым контейнером, где я задыхалась, колотилась о стены, умоляя о глотке кислорода. Бросив на стол книгу, едва не сбив ровно расставленную посуду, я двигала стул ближе к небольшому, вычищенному от пыли окну. Откидывала плотную ткань серых штор и смотрела на рассеянные огни улицы, следила за тем, как по мокрому асфальту и подрагивающим грязным лужам медленно ступал холодный тёмный вечер. Вытянутые густые тени наползали на ступеньки крыльца, замирали пятнами на кирпичных стенах. Я считала прохожих, которые шагали по тротуару и пропадали за углом. Останавливала музыку Элвиса, переключала на Duran Duran и негромко подпевала Ле Бону под аккомпанемент жгучего одиночества и пляски воспоминаний:

Никто не знает,

Что произойдёт завтра,

А мы стараемся не показывать,

Насколько напуганы.4

Череда тоскливых завтра вспыхивала на рассвете и таяла на закате, теряясь в пепле из бесконечных, бестолково прожитых вчера. И однажды такой неприметный день столкнул нас снова. Февраль набросил на город зыбкую пелену, занавесил солнце клочьями низких, тёмных туч, и оно текло над крышами размазанной бледной каплей. Отступили снегопады. Моросящий дождь изредка покрывал дороги мелкими крапинками. Я перестала гоняться за призраком обещанной встречи. Влилась обратно в выученный наизусть неизменный ритм будней и выходных, которые мы прожигали в клубах, вбивали в себя громом бессмысленной музыки.

И вот я увидела Тома. Он сидел на деревянной скамье возле моего подъезда. В причудливом сплетении ночных теней был похож на неподвижную восковую фигуру, набросок на краю заштрихованного рисунка. Олицетворение молчания и застывшей мысли. Одет в лёгкую, поблёскивающую кожаную куртку, серые джинсы и замшевые ботинки с тонкими чёрными шнурками. Том рассматривал сколы на зернистой тротуарной плитке, пока я, чуть замедлив шаг, приближалась, а эхо оглушающих песен ещё скреблось под рёбрами. Звенело в ушах, заслоняя от шорохов и воплей, запертых в глубине памяти.

– Я слово сдержал, а ты коварная обманщица, Вивьен, – весело сказал он, едва заметив меня в полумраке среди песчинок мерцающего света. Третья встреча без обыкновенных приветствий, словно мы вовсе и не прощались, не убегали, не вызывали такси, а продолжали жить и в упущенном мгновении в гуще толпы, и в вагоне метро, в движении по дороге под стук колёс чемодана, и за кухонным столом…

В голосе Тома перекликались сыгранные роли, переливы смеха и крики, взорвавшие тишину, пробившие сердце насквозь. Голос – то пересыхающая и невозмутимая, то полноводная и плещущая река. Она звучит с рождения, начинается из небытия, вбирает в себя грязь и чистоту притоков-событий, меняется, и в ней можно было услышать шум и треск прошлого. В наших голосах таились тягучие звуки воспоминаний, а в глазах – их невероятный подлинный цвет, неповторимый и бесценный.

И мы помнили, но ещё не знали друг друга.

– Обманщица? С чего бы это? – спросила я, скрестила руки на груди и села рядом.

– Ты уверяла, что премия достанется мне, но с оранжевой маской церемонию покинул Рой Клэнси, – загадочная, насмешливая улыбка подсказывала, что Том вовсе не был огорчён этим обстоятельством, он умел радоваться чужим достижениям.

– Может, я заглянула чуть дальше в будущее и высмотрела другую твою победу. Давно ждёшь?

– Два часа.

– А я ждала целый месяц, потому извиняться за двухчасовое ожидание не стану.

– Тогда мне следует попросить прощения? – теперь мелькнула иная улыбка, яркая, острая, как лезвие.

– Нет, в общем-то, это не обязательно.

– Но всё-таки прости, Вивьен, не так уж много выпало шансов перекроить график, отыскать свободное время. Честно говоря, я уже приходил, а сегодня решил задержаться, проверить запас терпения. Стоило оставить свой номер, верно?