В свое время несчастная имела смелость неадекватно отреагировать на малоинтеллигентные выпады Ежова, сделанные в частной обстановке. В конце концов Ежов распорядился дать «этой скандалистке» пять лет. Сам же Аркус не избежал расстрела.

«Примерно в середине 1932 г. в Берлине находился некоторое время Пятаков, приезжавший для переговоров с немцами по торгово-политическим вопросам». Он присутствовал на одном из собраний троцкистской группы, где выступил с информацией и оценкой положения в СССР и задач троцкистов в Берлине. «Что касается оценки, то в отношении внутрипартийного режима дело не шло далее указанных выше троцкистских измышлений, что партийная жизнь в Союзе по сути замерла и бюрократически окостенела.

В отношении экономики Пятаков подчеркивал непосильный темп индустриализации страны, который якобы подорвет народное хозяйство, и без того потрясенное в период перехода крестьянства на колхозные рельсы. В отношении задач берлинской троцкистской организации Пятаков не выдвинул никаких новых установок, подчеркнув важность дальнейшей троцкистской работы в Берлине по печатанию литературы и вербовке новых членов организации».

Перевозка «печатавшейся в Берлине троцкистской литературы осуществлялась членами организации, ездившими по разным официальным делам в Москву… Мною лично в указанный период 1932—33 гг. никакая литература не перевозилась…

Из лиц, с которыми в Москве была связана берлинская троцкистская организация, были Пятаков, Бит-кер, Аркус, Захар Беленький…»

Промежуточный московский этап датируется, как сказано, 1928–1931 гг.

«Находясь в Москве, я установил троцкистские связи как с теми троцкистами, которых я знал по прежней берлинской и московской троцкистской работе, так и с новыми лицами».

«Опять-таки… организация не проводила каких-либо групповых, а тем более общих собраний. Встречались по 2–3 человека… Встречи происходили у меня в кабинете, на Ветошном 15. У Сванидзе дома по улице Грановского д. 5. У Шахмурадова в его кабинете в помещении Главцветмета. У Сорокина в его кабинете в Наркомвнешторге… Материалом для обсуждения на таких собраниях групп были указания, привозившиеся кем-либо из членов организации из-за границы». Эти указания сводились к использованию существующих в стране трудностей в целях борьбы с советским правительством.

«Надо, однако, подчеркнуть, что… успеха работа нашей троцкистской группы в Москве не имела и о прямой агитационной работе среди беспартийных речи быть не могло.

Практически… наша организация видела свою цель в сокрытии своего существования как более или менее сложившейся организации, к распространению получавшихся из Берлина троцкистских листовок, не оставляя, конечно, в меру своих сил, работы по вербовке новых членов.

Что касается работы по распространению листовок… листовки рассылались в закрытых конвертах обычным путем через городскую почту в вузы, учреждения и части войск».

Фамилия Шахмурадова впервые встречается выше — в доносе Зелинского-Бокшицкого. Она же упоминается Барминым¹. Способный инженер, получивший подготовку в Америке, Шахмурадов работал заместителем А.П. Серебрякова, начальника главка по цветным металлам, золоту и платине. На развороте ускоренной индустриализации начала 30-х годов ЦК партии выдвинул лозунг: «Дать стране социализма сто пятьдесят тысяч тонн меди!». Против существовавших возможностей такой рост был едва ли не четырехкратным, то есть абсолютно нереальным. Этот факт, равно как и гибельные последствия усилий реализовать «большой скачок» по меди, Шахмурадов объяснил квалифицированно и обстоятельно. В ответ получил «правого оппортуниста», обвинение в подрыве планов ЦК и отрешение от должности.

Несмотря на предпринятые огромные усилия и затраты, перешагнуть планку даже в пятьдесят тысяч тонн все равно не удалось.

Окончательное возвращение отца в Москву происходит в июле 1933 г. Касаясь работы в КПК (с 34-го года), отец называет троцкистскую группу из 7-ми коллег, начиная с Е.Б. Генкина. В живых его уже не было, о чем отец знал, так сказать, из первых рук. Цитирую:

«После ареста Генкина — я узнал об этом от Шапиро — я информировался у Шапиро о ходе дела Генкина. Эту информацию мне Шапиро делал, причем цель получить информацию… заключалась в том, чтобы знать, не дает ли Генкин показаний обо мне. Получив… отрицательные сведения, я успокоился, а затем узнал от того же Шапиро, что Генкин расстрелян».

И снова «собраний групп не устраивалось, но мы имели отличную возможность, под видом деловых встреч, собираться по 2–3 человека в любое время в наших служебных кабинетах».

«Надо далее сказать, что троцкистская группа в КПК через меня была связана с общемосковским троцкистским руководством в лице Биткера и Аркуса. И, наконец, троцкистская группа была также связана с берлинской троцкистской группой…

Среди политических аргументов, исходя из которых должны были вести свою разрушительную к-р. троцкистскую работу…. продолжали по старинке действовать ранее нам известные троцкистские аргументы о тяжести и невыносимости внутрипартийного режима… и о расстройстве народного хозяйства, что приводило к крайне низкому жизненному уровню положение трудящихся города и деревни в СССР. Однако, примерно начиная с 1935 г…в троцкистских установках был введен новый внешнеполитический мотив о содействии европейских буржуазных демократий в борьбе за изменение режима в СССР и о ставке на прямое ниспровержение существующего строя в Союзе с помощью иностранных государств. Нам не предлагалось в открытой форме… пользоваться этим аргументом, но исходить в глухой форме из троцкистских доводов о помощи европейских рабочих и демократий Запада.

Практически же наша работа должна была свестись к вербовке новых членов… и к распространению троцкистской литературы,».

Таким образом, вербовка новых членов и распространение запрещенной литературы. И занимались этим солидные, обеспеченные люди, достигшие высокого общественного положения. В условиях тотальной слежки, о которой им-то уж не знать, рискуя всем — жизнью, благополучием семьи, добрым именем. «… анонимно рассылались через московскую городскую почту по адресам учреждений, вузов, предприятий и воинских частей». А кто, позвольте спросить, этим конкретно занимался — упаковывал, надписывал адреса (какие?), носил на почту? И все это на виду у секретарш, коллег, вахтеров, шоферов.

Если такое подпольное сопротивление было возможно в двадцатые годы, то вообразить что-либо похожее в середине тридцатых, когда по поводу «генеральной линии» и «Хозяина», пускай в самом тесном кругу, нельзя было услышать даже намека на осуждение, когда все не только говорили, но, казалось, и думали одинаково, — я лично, помня это время и этих людей, вообразить их занимающимися «вербовкой» и «распространением», просто не в состоянии.

Впрочем, марксисты сталинской выучки «обывательскую» логику презирают. Абсурдно — значит правдоподобно! — вот их девиз. И срабатывало неоднократно — вплоть до дела врачей 1952 года. Да и здесь бы не сорвалось, только Высшему судье надоел этот кровавый шабаш и швырнул Он корифея из корифеев об пол, да еще и лишил того, чем — худо-бедно — не был обделен последний подданный огромной империи — оставил напоследок без медицинской помощи. Берию, правда, такой поворот все равно не спас — доблестному шефу Лубянки и Сухановки оставалось до свидания со своим принципалом в аду всего несколько месяцев. Остальные же «как-то проскочили».

Что касается заключительного, Лубянского периода работы отца, то «Начавшаяся с конца 1936 г. волна арестов, и в первую очередь среди троцкистов, привела меня к твердому убеждению и решению ни в коем случае не искать троцкистских связей в аппарате НКВД и не пытаться вести какую-либо троцкистскую работу именно в целях обеспечения и конспирации по разведывательной работе».

Итак, согласно модернизированной версии, на шпионскую стезю отца направил Ежов. Любопытно сопоставить описания судьбоносной встречи, сделанные ее обоими участниками. Вначале (23 мая 1939 г.) дадим слово отцу.