Вся дистанция состоит из двух участков приблизительно равной протяженности. Переломным событием оказался арест Ежова в начале апреля 1939 г., после которого разрабатывается следственная версия о заговоре внутри НКВД, к которой подключают и отца. Правда, и середина первого этапа отмечена своей вехой — Берия становится главой Лубянки (8 декабря 1938 г.). Истолковав это событие в свою пользу, отец немедленно отказался от первоначальных показаний. Кто упрекнет его в том, что ситуацию он оценил превратно. Пришлось лишний раз покаяться. Зато и поощрение не заставило себя ждать:
«Тов. Мальцеву. Мною дано распоряжение об обратном переводе Жуковского во внутреннюю тюрьму» (т. е. на Лубянку из Сухановки. — В.Ж.). Подпись неразборчива. И все же в обвинительном заключении, датированном началом января 1940 г., приводится справка: «Содержится в Сухановской тюрьме».
Постановление об избрании меры пресечения (составленное спустя месяц после ареста)
А был ли господин Артнау?
Первые шесть дней допросы следовали непрерывно, иногда — два раза в сутки. Результаты оформлены не в виде протоколов «вопрос — ответ», а как «Показания арестованного», отпечатанные на машинке. Этот материал, будучи обобщен, лег в основу протокола допроса, который 3-го ноября 1938 г. провел Берия. «Присутствовал» Меркулов. Часы допроса не проставлены, но получить косвенное представление о его длительности можно по объему протокола — 18 машинописных страниц.
Вот канва основных событий перехода на кривую дорожку. (Я не буду, говоря о мнимых преступлениях вроде кривой дорожки, каждый раз употреблять иронические кавычки. Это лишь перегружает изложение, а кроме того, подобные кавычки так часто использовались партийной прессой, что налицо их явный перерасход по стране в расчете на душу населения, включая грудных младенцев и стариков. В конце концов в мою задачу не входит убеждать читателя в невиновности отца, для этого достаточно процитировать четко аргументированный документ о реабилитации.)
«В 1927 г. я находился в Берлине, где работал сначала заместителем уполномоченного, а затем и уполномоченным президиума ВСНХ СССР при Торгпредстве СССР в Германии». Первое знакомство с Германом Самойловичем Биткером, заместителем торгпреда. «Наши тесные деловые отношения перешли постепенно в дружеские…» От общих знакомых Биткер узнает о троцкистском эпизоде в МВТУ.
«Мне представлялась наиболее отвечающим интересам народов России организация буржуазно-демократического государственного управления по типу английской парламентарной демократии или хотя бы по типу германской Веймарской республики, какой была Германия до прихода Гитлера. Единственной к-p. силой, способной, по-моему, в то время вести к-p. борьбу с Советским государством, был троцкизм».
Оставляя в стороне последнюю, «ключевую», фразу, ничего похожего мне дома слышать не приходилось, но как-то уж очень искренне, а не в угоду следователю звучат слова о желательности демократии в России. Выходит, не только сумасшедший дом, но и Лубянка с ее филиалами давала в Совдепии возможность между обязательным бредом высказывать душевную правду.
В результате «я был Биткером в конце 1927 года завербован в берлинскую к-p. (контрреволюционную) троцкистскую группу».
Накануне одного из совещаний с фирмой «Отто Вольф» Биткер «настоятельно советует» отцу подготовить подробную справку о нашем экспортном и импортном плане. «На совещании с Гуго Вентцлем (представителем названной фирмы. — В.Ж.) неожиданно для меня Биткер, имея один экземпляр такой строго секретной справки, передал ее Вентцлю…»
Таким образом криминальная мина заряжена, затем Биткер шантажирует отца, преодолевает его сопротивление и… «Заказ на трубы фирме «Отто Вольф»… был выдан по ценам более высоким, нежели цены конкурентных английских и чешских фирм».
Следует новое совещание, где, помимо Вентиля, присутствует некто Оттомар Артнау (прошу запомнить эту фамилию).
«На этом совещании Биткером было сделано сообщение, сводившееся к следующему. По договоренности с представителем «Отто Вольфа»… сумма переплаты переводится фирмой на личный текущий счет Бит-кера в Берлинский городской банк (Штадбанк). Большая часть этих средств переводится Биткером в Париж в распоряжение Троцкого. Часть средств остается на текущем счету Биткера в Берлине и служит для оплаты расходов по изданию в Берлине и пересылки в пределы СССР троцкистской антисоветской литературы…
При этом Вентцль недвусмысленно дал понять, что в противном случае не исключено, что Москва получит сведения об уже совершенных, мною преступлениях при первой сделке. У меня выхода не оставалось. Мне стало ясно, что передо мной не просто представители фирмы «Вольф», а что я имею дело с немецкой разведкой, что я попался и что двух путей мне уже не дано. Я дал согласие на совместную работу и таким образом стал агентом немецкой разведки».
Незамедлительно на руководящую по шпионажу роль выдвигается Артнау, которому отец дает следующую характеристику: «— крупный работник разведывательного немецкого аппарата. Обладает большим умением разговаривать с людьми в смысле вербовки и втягивания их в разведывательную работу…»
Отец регулярно получает шпионские задания, если не через Гильгера (о нем позже), то встречаясь непосредственно с Артнау либо в Берлине, либо в Москве. Например, «На этом же свидании (Берлин, 1929. — В.Ж.) Артнау предложил мне все же использовать свои старые связи по торгпредству для шпионского освещения данных о различных отраслях советской промышленности».
«За время моей работы в Цветметимпорте в 1929,30 и 31 годах мне очень часто приходилось бывать заграницей и, в частности, в Германии. В каждый из моих приездов происходило свидание с Артнау… Во время этих встреч мною передавались Артнау шпионские материалы…»
Первый сигнал о возможно мифическом происхождении Артнау я получил, знакомясь с протоколом судебного заседания, на котором отец заявил, что «Артынов — это им вымышленная фамилия и его в природе не существует». Но Артынова не существует и в показаниях. Логично предположить, что по ошибке стенографистки (или кого там еще) в Артынова трансформировался именно Артнау.
Дальше — больше. Обратимся к протоколу допроса от 23 мая 1939 г. Это первый допрос, на котором упоминается имя Ежова, к тому моменту уже арестованного.
«— Я скрыл от следствия на первом допросе тот факт, что я был завербован для сотрудничества с немецкой разведкой в 1932 г. тогдашним заведующим промышленным отделом ЦК ВКП(б) Ежовым И.Ил.
Хорошенькое дело. Но ведь мы только что узнали, что завербован Жуковский был в конце 1927 года и что затем его интенсивная шпионская деятельность развивалась как выполнение регулярных заданий Артнау. А теперь выясняется, что ни о каком Артнау тогда отец и слыхом не слыхивал. Снова обращаемся к майскому допросу.
«ВОПРОС: — А вы знали Артнау?
ОТВЕТ: — Нет, не знал и сообщил об этом Ежову. Ежов сказал мне, что если в дальнейшем Артнау обратится ко мне за содействием, ему надо всячески пойти навстречу в предоставлении различных экономических справок и сведений».
И далее:
«ВОПРОС: — По приезде в Берлин вы связались с Артнау?
— Да, по моем возвращении в Берлин, в конце 1932 г., ко мне в торгпредство явился Артнау. Он отрекомендовался чиновником Министерства хозяйства и попросил предоставлять ему справки экономического характера, необходимые, якобы, Министерству хозяйства для более благоприятного разрешения в дальнейшем вопросов советско-германских торговых отношений. При этом Артнау сослался на «нашего общего московского знакомого», но открыто не назвал фамилии Ежова». (Допрашивали тридцатилетний Шварцман и Шкурин. К этим исполнителям сталинского правосознания мы вернемся в главе «Реабилитация», где отвечать на вопросы придется уже им.)
