— Чем же мы можем помочь? Мы ведь еще маленькие, недоросли? — вкрадчивым тоном возразил самый смелый из нас, чернявый Лада.
— Будь ты недоросль, не был бы таким языкастым, ишь, какие ответы дает!
Мы рты поразевали, так нам понравились слова председателя. Видать, не зря о Георгии говорили, что он человек башковитый и сметливый.
Председатель тем временем удобно уселся на траве, достав из кармана табачный кисет. Ребята устроились вокруг него, а он задымил своей трубкой и сказал:
— Небось знаете, что колхоз обобществил скот?
— Знаем, — дружно подтвердили мы.
— Скот — это хорошо, только скоту еще корм нужен. Скот-то нам привели, а корм не принесли, ага! Корм себе оставили. Нате вам, принимайте скотину, и шут с вами, как хотите, так и кормите, мол. А колхозу откуда взять корм? Запасов у нас никаких, в долг никто не дает…
— Об этом, брат, раньше думать надо было, — как взрослый, солидно проговорил Лада и оглядел нас. Видно, эту фразу он не раз слышал дома от старших.
— Слушай, ты, сосунок, ты со мной отцовскими словами не разговаривай, не то усажу и тебя, и твоего паралитика отца задом наперед на осла и отвезу в Гори! По всему видать, ты такой же враг растешь, как и твой отец! — вспылил Георгий.
Все знали, что значило «отвезти в Гори»: тогда Гори был центром уезда, и все находилось там — и ЧК, и милиция, и прокуратура, и суд…
— Скажи нам, дядя Георгий, что делать, может быть, мы и сумеем помочь, — с необычным спокойствием и степенностью проговорил Кола Баблидзе, стремясь отвести от друга гнев председателя.
Бывший солдат Георгий имел в деревне славу строгого человека. Его все боялись.
— Вон там, возле семи саженцев, где раньше гумна были, валяется солома. Старых владельцев этих земель мы раскулачили и выселили из села. Теперь эта солома принадлежит колхозу, У нас простаивают без дела две арбы. Забирайте их, перевезите солому да в стог уложите возле хлева.
— А волы? — спросил кто-то.
— Еще чего захотел! Может, шарабан тебе подать? Будь у меня волы, я бы вас не просил!
— Да как же мы тогда на арбах повезем сено? — недоуменно проговорил Лада.
— «Как, как»! Впрягайтесь сами, и весь сказ!
— А-а?! — вырвался у ребят возглас удивления.
— Мы ведь не яремная скотина, чтобы в арбу впрягаться! — с неудовольствием проговорил Кола.
— Чему вы удивляетесь? — развел руками председатель. — И что в этом обидного? Вас тут голов сорок наберется, неужто одну арбу не осилите? Накладывайте столько соломы, сколько сможете везти. Мы этой соломой не можем воспользоваться, больно далеко таскать ее надо, и людей нет для этого. А скот голодает. Завтра же приступайте к работе. Если в день хотя бы две арбы перевезете, и то дело для таких дармоедов, как вы, и это уже помощь колхозу.
Председатель легонько стеганул кнутом по голенищу сапога и улыбнулся нам, но глаза его не улыбались, Потом сел на своего сивого иноходца и поскакал к селу.
Перевозка соломы всех очень увлекла.
За день мы перевозили две-три арбы.
С веселыми криками и визгом впрягались мы в арбу и волокли ее через всю деревню. Четверо-пятеро здоровенных ребят брались за одну сторону деревянного ярма, столько же — за другую и, налегая изо всей силы грудью, тащили арбу, а остальные толкали ее сзади и с боков. Благо, дорога была ровная, без подъемов и спусков, и арба, поскрипывая, медленно катилась по ней.
Те годы были очень тяжелыми. Все подростки помогали родителям, трудились вместе со взрослыми. На игры и забавы времени не оставалось. И мои сверстники невольно походили на умудренных жизнью зрелых мужчин.
Новое занятие — перевозка соломы к колхозным хлевам — пришлось нам на руку: по всей деревне прошел слух, что ребята помогают колхозу, и из страха перед председателем, по чьему повелению это делалось, никто из родителей не осмеливался препятствовать нам в наших занятиях. Боялись, чтобы председатель не расценил такое поведение как вражеский выпад, а Злой Георгий все, что ему не нравилось, именно под это и подводил.
А для нас настал настоящий праздник: с утра до вечера мы валялись на зеленом лугу на берегу Куры, гоняли мяч, купались, прыгали в воду вниз головой, соревновались в нырянии и плыли по течению, чтобы вернуться обратно пешком по мягкому прибрежному песку и снова броситься в воду, отдаваясь во власть быстро бегущих волн.
Нам совсем нетрудно было дважды нагрузить соломой арбу и дважды катить ее по ровной дороге к хлевам. Но мы хитрили: в то время, как большинство из нас купалось или загорало на жгучем солнце, два-три парня нагружали арбу соломой, чтобы, если нас кто-нибудь и увидал бы, не обвинил бы в безделье и праздности.
Председатель был доволен: две арбы соломы в день его вполне устраивали, а то, что дома у каждого из нас было немало дел по хозяйству, председателя отнюдь не тревожило.
В один прекрасный день, лежа на песчаном берегу Куры и греясь после купания на солнце, мы увидели возле будки стрелочника ватагу ребят. Они перешли через железнодорожное полотно и приближались к нам.
Ребята были уже довольно взрослые. Они шли обнаженные по пояс и, видимо, намеревались искупаться в Курс.
— Ого, — удивленно заметил кто-то из нас, — евреи идут купаться на Куру!..
Это и вправду было необычным явлением.
— Мы не должны этого допустить! — твердо проговорил Лада.
— Почему не должны? — робко осведомился я.
— Во-первых, они почти никогда не ходят к реке и вообще не умеют плавать, во-вторых, у них есть свои купальни в нижних притоках, они всегда там купаются. Зачем их сюда пускать, здесь Кура наша!
— А что случится, если они здесь будут купаться? — спросил мой друг Ника.
— Нельзя, осквернят они Куру, — заупрямился Лада.
— Что ты говоришь, Лада, как это осквернят, ведь Кура все время течет, в ней и скотину купают, и белье стирают, и ничего с ней от этого не случается…
— Это совсем другое. Все это — и скотина, и белье — принадлежит христианам, а они — евреи.
— Ну и что же, разве евреи не такие же люди, как мы?
Эти вопросы раззадорили и без того горячего Ладу, он, подойдя ко мне почти вплотную, проговорил угрожающе:
— Ты, братец, городской, и наших деревенских дел тебе не понять. Сегодня ты здесь, а завтра смоешься в свой город. Мы не допустим, чтобы они нашу Куру поганили, а ты, если не замолчишь, отведаешь вот этого, видишь? — и он потряс передо мной длинным ясеневым прутом.
Я замолчал, зная, что Лада шутить не любит. Он был на три года старше меня и чертовски силен, мог положить на лопатки любого взрослого мужчину.
Тем временем нежданные гости постепенно приближались. Они держали в руках разноцветные сорочки, которые сняли, готовясь купаться, и брели не спеша, негромко переговариваясь меж собой.
По сравнению с нашими ребятами кожа у них была совсем белая. Видимо, солнечные лучи ее не касались.
Я с колотящимся сердцем ожидал их приближения.
Лада и еще несколько наших ребят напряглись, напружинились, охваченные боевым азартом, как ощетинившиеся псы перед схваткой с волками.
Когда те приблизились шагов на двадцать, Лада подал знак. По этому знаку мгновенно вскочил самый младший из нас, четырнадцатилетний Мишка по прозвищу «Рваное ухо», приспешник Лады.
— А ну, мотайте отсюда, здесь вам не место купаться! — громко крикнул он ничего не подозревавшим парням.
Они остановились. Сгрудились поплотней. Молча смотрели на нас и не двигались с места.
— Живей убирайтесь, говорю! — заорал Миша и нагнулся, будто за камнем.
Несколько парней повернулись и собрались было уходить обратно. Самый смелый из них голенастый курчавый парень осторожно спросил:
— Что, разве Кура только ваша?
— Давай, давай, заворачивайте и убирайтесь, нечего болтать! — поднялся с земли и Лада.
— Нет, не уходите! — вскочил тут я. — Если хотите купаться, идите и купайтесь!
Я почувствовал, как у меня вдруг пересохло горло и все тело охватила дрожь.