Да, ловко провел меня начальник полигона! И не только меня, всех обвел вокруг пальца! Но куда он денется, фронт — не полигон, и его убожество проявится в первый же день, в первом же бою!
Капитан снова вежливо предложил мне место, я сел и стал ждать. Пока напечатают приказ, пока вручат его мне, пройдет немало времени.
Поздно вечером я вернулся в полк.
Меня, видимо, ждали.
В штабе находились мои заместители, начальник штаба и его помощники.
Я взглянул на них и сразу понял, что они всё знают.
— Вам-то что! Вот нам как быть теперь? — махнул рукой мой заместитель по хозяйственной части.
Больше всего я опасался, что мне будут сочувствовать и соболезновать, но, убедившись, что никто не думает этого делать, я облегченно вздохнул и даже повеселел.
— Чего вы носы повесили, досталось ведь мне, а не вам?
— Было бы хуже, если бы вы повесили нос, а нам было бы весело, — ответил мне начальник штаба.
— Веселиться мы будем тогда, когда уберут подполковника, — проговорил мой заместитель майор Степаков.
Вскоре в штаб пришли командиры батарей, впервые без вызова.
Я не спросил о причине их прихода, и они молчали, но все было ясно и без слов.
Душа моя ликовала, я убедился в их искренности и расположении ко мне.
Многие офицеры полка были переведены к нам с Дальнего Востока и из Забайкальского военного округа, и, хотя теоретически были хорошо подготовлены, боевой закалки им, конечно, не хватало. Я как фронтовик всеми силами старался помочь им.
Кто знает, сколько бессонных ночей провел я, изыскивая новые средства артиллерийского тренажа, читая небогатую военную литературу, которой мы в то время располагали!
Я был счастлив, что мои труды оказались не напрасными и люди, ради которых я недосыпал ночей, чувствовали мою заботу и отвечали мне благодарностью.
Беседа наша становилась все откровеннее. Я сожалел о том, что до сих пор мне редко удавалось вот так, по душам поговорить с теми, с кем мне не сегодня-завтра придется идти в бой.
Да, порой неожиданный исход самой сложной и трудной ситуации в жизни более памятен и поучителен, нежели вся прежняя долгая жизнь.
Но вскоре я стал замечать, что мы несколько переборщили. Офицеры откровенно, не опасаясь, выражали свое недовольство назначением нового командира. Многие просились в дивизион, в который меня направили, хотя знали, что это невозможно.
Вспомнились мне памятные слова моего первого командира: «Отдавать приказы может каждый военный, но не всякий может предвидеть последствия приказа».
Страсти разгорались, и я, почувствовав, что это может привести к нежелательным результатам, сказался усталым и направился к себе.
Вдруг я услышал за собой шаги и оглянулся. Меня догнал сержант Рыкулин.
— Товарищ майор, подполковник просит вас зайти к нему.
— Где он?
— У себя.
К моему удивлению, в поведении и голосе сержанта я почувствовал больше уважения, нежели прежде. Странно, подумал я, следовало ожидать обратного.
Я раздумывал, идти ли тотчас к подполковнику или же сперва заглянуть к себе и собраться в дорогу. Но желание поскорее покончить с неприятной встречей и еще более неприятным ритуалом оказалось сильнее.
Изба, в которой жил подполковник, состояла из нескольких комнат. Еще в первый день моего приезда подполковник предложил мне поселиться у него, но я предпочел жить один и быть ближе к подразделениям. С тех пор я не бывал в этом доме, стоящем на пригорке особняком.
Мы прошли через скрипучие сени, пропитанные запахом плесени и затхлости, и мой спутник постучал в обитую войлоком дверь.
Заскрипели половицы пола, и дверь открыл сам подполковник.
Он лихо щелкнул каблуками, молча, с достоинством склонил голову и широким жестом пригласил меня войти.
«Уже вошел в роль», — улыбнулся я про себя. Впервые за время нашего знакомства не подполковник зашел ко мне, а я к нему.
— Мне сказали, что вам дали хороший дивизион…
— Во всяком случае, он не лучше того, что получили вы…
— Думаете, такое уж счастье этот ваш полк? Можно подумать, я просил его. Мне, если хотите знать, сейчас положено руководить не менее чем артиллерийской бригадой!
— Ну да, конечно, Абросим не просит, а дадут — не бросит, — съязвил я.
Подполковник сделал вид, что не понял моих слов.
— Я солдат, — невозмутимо отвечал он, — и люблю сильные выражения. Говорят, человек не видит собственного зада. И вы не видите своих недостатков в работе. А я все отлично вижу. Мне после вас предстоит столько, что не знаю, с чего начинать.
— Я тоже, к вашему сведению, солдат и так же прямолинейно скажу вам: начинайте с зада, — посоветовал я.
— Вы, оказывается, настроены шутить! А мне не до шуток. Теперь ваши ошибки и промахи висят на моей шее. Вы всех в полку распустили, якобы хотели воспитать в них инициативу. На самом же деле солдаты у вас недисциплинированные, командиры батарей смотрят на это сквозь пальцы, штабники ни к черту не годны, интенданты — плуты…
— Только вы один честный и достойный человек, не так ли?
— Товарищ майор, я от вас многое терпел, но впредь терпеть не намерен. Не имею права! И раньше не имел, но…
— А быть бесчестным имели право? — тихо спросил я.
— Что, что?… А что вы называете бесчестным?
— Клевету, вероломство, ложь, желание утопить других, чтобы самому выплыть…
— Эх, майор, майор, как вы молоды!.. — сказал подполковник и наигранно захохотал.
— Вы написали командованию, что я интересуюсь зарубежными передачами, тогда как вы сами их слушали и потом пересказывали мне; вы утверждаете, что я сам, по доброй воле, посылал вам офицерский паек, в то время как ваш сержант всеми правдами и неправдами вымогал для вас доппаек, за что и был наказан; вы пожаловались генералу, что я, желая задобрить вас, послал вам новую форму, в то время как вы сами выклянчили ее у меня; жалуетесь, что интенданты мошенничают, а сами незаконно взяли на складе портупею.
— Что поделаешь, если бы и меня, вроде вас, понизили в должности, я был бы, наверное, взбешен не меньше вас… Продолжайте, продолжайте, вас любопытно слушать… — Он облокотился на спинку стула, заложил ногу за ногу и изобразил полное внимание. Но вдруг, словно вспомнив что-то, наклонился ко мне: — Хотите, раскроем друг другу карты. Едва вы появились у нас, я решил познакомиться с вами поближе, чтоб узнать, с кем имею дело. Военный человек должен быть смел на выдумки, вот я и придумал свой способ распознать вас. Имел я право умолчать обо всем, что видел и узнал? Разумеется, нет! Я человек долга и был обязан доложить все людям, которые решают мою и вашу судьбу. И доложил. Здесь все очень просто и ясно. Так какое вы имеете право обвинять меня?.. Не лучше ли нам и впредь оставаться друзьями?
— У вас что, такая привычка, — сближаться с человеком, жалить его, как змея, а потом предлагать ему дружбу?
— Я не просто знакомлюсь с человеком — я пытаюсь понять его. А вас я, например, до сих пор не могу понять.
Я не ответил, потому что в эту минуту был поглощен своими мыслями. Да, именно такие люди жалили и топтали душу честных людей.
Подполковник не ведал, сколько в нем от человека и сколько от скорпиона… Что я мог ответить ему? Как я мог судить ограниченного подполковника, если чья-то безжалостная рука растопила его характер и чувства, как воск, и отлила заново, заронив свойство сомневаться в самых лучших побуждениях других людей?
Теперь я воспринимал подполковника уже спокойнее.
Как хорошо, поборов в себе мелкие страсти, возвыситься душой и шире взглянуть на вещи. Взглянешь — и станет смешно! Потому что все тебе покажется такой мелочью…
— Почти каждый вечер я заходил к вам, и всегда вы угощали меня водкой. Почему? С какой целью? — спросил подполковник.
— Разве быть гостеприимным — значит, обязательно преследовать какую-либо корысть?
— Вы хотите сказать, что всегда были бескорыстны?
— Допустим, что гостеприимство в моем характере и…
