Внезапно прогремел револьверный выстрел. Уж не ранили ли кого, думаю, спьяну. Смотрю, Жирасов стоит на стуле, размахивает пистолетом и орет что есть мочи:
— Сто-ой! Тихо!
Гости мгновенно умолкли.
— Внимание! — выкрикнул Жирасов. Во внезапно наступившей тишине все смотрели на его пистолет. — Эй, как там тебя, наполни стакан и дай сюда!
Стоявший на стуле Жирасов казался великаном. Макушкой он упирался в потолок. Когда ему подали стакан, он выпрямился, выкатил глаза и гаркнул так, словно вел взвод в атаку:
— За здоровье моего дорогого друга капитана Левашова! Остальных — к черту. Кроме него одного, мне на всех плевать! Эй, Лиза, поцелуй капитана!
Я растерялся окончательно. Тост Жирасова гости встретили восторженно, все кинулись меня целовать, едва не задушили.
Последней меня поцеловала Лиза. Губы у нее пылали, как уголья.
— Это лично от меня, — сказала она, чокаясь со мной.
Через несколько мгновений про меня снова все забыли, и шумная свадьба пошла своим чередом.
Жирасов подсел к щебечущим подружкам невесты и в чем-то принялся горячо их убеждать. В конце стола кто-то громко икал. Клавдия Петровна жалобно подвывала. Жирасов-старший пытался на каком-то языке, по-моему на татарском, выругать шурина.
Мне тоже пришлось выпить немало: то один подойдет, то другой. И со всеми надо чокнуться.
Глаза у меня слипались, голова раскалывалась, тело отяжелело, и время от времени я совершенно отключался.
Именно в такой блаженной полудреме я пребывал, когда ко мне подсели родственники жениха. Видно, им хотелось поговорить с новым человеком. Посудачили о том о сем, а потом, уже не знаю зачем, стали нахваливать Жирасова-старшего.
— Ты не думай, что он простой человек. Не-ет. Ума в нем в два раза больше, чем росту, а хитрости — и подавно! Охо-хо, какой умный мужик! — качал головой одноглазый великан.
— Кожевенное дело на всем свете лучше него никто не знает. Мастер — золотые руки. Секрет каждой шкуры, каждого меха знает. Он и сапожник, и скорняк, и шорник, и портной. Никто так не сумеет кожу выделать, как он, — поддакивал одноногий, подтверждая каждое слово ударом кулака об стол. Посуда на столе подскакивала и дребезжала.
— А шубы, им сшитые, за границу посылают, ясно?
— Известный во всей нашей области человек; секретарь райкома, когда к нам приезжает, первым делом к нему идет. Такого еще не было, чтобы он приехал и в жирасовский цех не заглянул.
— Он у нас авторитетом большим пользуется.
— Он и сейчас отличился. Для фронта сшили в два раза больше сапог и полушубков, чем было спланировано. Во как! — говорил одноглазый, протягивая мне стакан. — Пей, это не каждый день бывает.
Я слушал их, и мне было приятно, что у Жирасова такой хороший отец.
Эта беседа отвлекла меня. Когда я оглянулся, Лизы уже не было.
Я, прямо скажем, чувствовал себя совсем уже неважно, когда рядом появились Жирасовы, старший и младший. Сами они были пьяны, но обо мне проявляли трогательную заботу…
Втроем мы двинулись в соседнюю комнату, причем скорее я их поддерживал, чем они меня. Оба раскачивались, как корабли в бурю.
Когда мы ввалились в спальню, Лиза уже лежала в кровати. Из-под цветастого одеяла выглядывала ее голова, повязанная на ночь косынкой.
Широкая двуспальная кровать стояла у стены. Постелена она была на троих: три пышные подушки, три пестрых одеяла.
Я огляделся по сторонам. Другой кровати в комнате не было. На полу были расстелены шубы, матрасы, старенькие одеяла, а на них лежали подушки. Видимо, большинству гостей предстояло провести ночь на полу.
— А ты ляжешь здесь, со мной! — объявил Жирасов. Вдруг он неожиданно толкнул меня в грудь, опрокинул на кровать и начал стаскивать с меня сапоги. Но, потеряв равновесие, тут же повалился на меня. Я с трудом уложил его поближе к невесте. Едва коснувшись головой подушки, жених так захрапел, словно шею его сдавливала петля.
Я снял гимнастерку и в своих новеньких галифе лег с краю.
— Усни тут попробуй! — сердито вздохнула Лиза, покосившись на храпящего жениха, накрылась получше и повернулась к стене.
В комнате появились жирасовские зятья, дядья и прочая родня — стали раздеваться, громко переговариваясь. После долгих споров и перемещений в конце концов все улеглись по своим местам и затихли. Через минуту комнату огласил самый разнообразный храп.
Керосиновая лампа, висевшая на стене, словно только и ждала, когда все улягутся, зачадила, слабо вспыхнула и погасла совсем.
Но было светло, потому что в окна смотрела полная луна, щедро заполнявшая комнату серебристым светом.
Из-за стены еще долго доносились пьяные голоса, но в конце концов сон сморил даже самых неуемных.
…Только я задремал, как слышу — кто-то шепчет мне в самое ухо:
— Давай передвинем его к стене…
Открываю глаза: Лиза. В ночной рубашке она склонилась ко мне так низко, что касается меня своей пышной грудью, обтянутой белой сорочкой.
— Кого передвинем?.. — испуганным шепотом спросил я, потому что спросонья не понял, чего она хочет.
— Да этого…
— Куда передвинем? — опять ничего не понял я.
— Ты тоже хорош! — рассердилась Лиза. — Куда-куда! К стене. Давай помоги, ну!..
— Нет, нет, пусть лежит. Зачем его трогать…
— Ну и рохля же ты! — вспылила Лиза и, взяв Жирасова под мышки, сдвинула его к стене. Потом схватила его за ноги и таким же манером передвинула еще дальше. Жирасов шумно вздохнул, но продолжал крепко спать.
Лиза легла между мной и Жирасовым и как можно ближе придвинулась ко мне.
— Если тебе холодно, иди под мое одеяло, — прошептала она. Наверное, заметила, что меня трясло как в лихорадке.
— Нет, мне не холодно, — поспешно отозвался я, — совсем не холодно.
— Ну и дурак же ты! И тебя еще за храбрость хвалят! — Рассерженная Лиза резко повернулась на другой бок.
Сон с меня как рукой сняло.
Я лежал на смыкая глаз и смотрел в окно. Луны я не видел, но от лунного света в комнате было светло.
В нашей небольшой комнате раздавался разноголосый храп. Отец Жирасова во сне выкрикивал какие-то слова, видимо давал распоряжения скорнякам или шорникам руководимой им артели.
Лиза чувствовала, что я не сплю, и снова повернулась ко мне.
— Ты не спишь? — шепотом спросила она и тут же добавила: — Не капитан, а птенец желторотый…
Я притворился спящим.
— Нет уж, ты так легко от меня не отделаешься, — проговорила она, змеей вползая под мое одеяло и прижимаясь ко мне.
У меня так дух и захватило… Не знаю, сколько мгновений прошло, но вдруг я с такой силой рванулся, как будто меня уложили на раскаленные уголья. Сунул ноги в валенки, накинул тулуп, висевший тут же на стене, и затрусил к дверям…
— Ты куда, дурак, закоченеешь на морозе! — Лиза села на кровать.
Я с трудом добрался до двери. Приходилось переступать через многочисленных жирасовских родственников, которые, раскинувшись на полу, дружно храпели.
Через вторую комнату пробираться оказалось еще сложнее. Там было еще больше народу и почти совсем темно.
Наконец выбравшись на свежий воздух, я ощутил невероятное облегчение — как узник, выпущенный из тюрьмы.
Однако не прошло и минуты, как мороз прохватил меня до костей. Я влетел в сени, кое-как добрался до кровати и тихонько прилег с краю.
«Теперь-то она оставит меня в покое», — внушал я себе.
Лиза лежала не шевелясь, не произнося ни слова. Но я знал, что она не спит.
Прошло немного времени, и ее рука, нырнув ко мне под одеяло, крепко сжала мое запястье.
Я не двигался. А сердце готово было выскочить из груди. Разум мой затуманивался, и всего меня охватило неодолимое волнение…
Рядом лежала красивая, полная страсти женщина и предлагала себя…
А рядом спал мой фронтовой товарищ, с которым меня навечно сдружила смертельная опасность. Разве мог я плюнуть ему в душу? Воспользоваться случаем и, поддавшись минутной страсти, опозорить и его и себя?