— А какой он человек был? — спросил я, кивая на портрет.
— Строгий. Ревнивый, но справедливый и любил меня очень…
— Ревнивый? Значит, был повод?..
— Как сказать, — Ната пожала плечами, — наверное, был. Я молодая была, красивая, мужчинам нравилась, любила, когда за мной ухаживали…
Она налила мне самогону, лукаво улыбнулась и чокнулась.
— Будем здоровы, за наше знакомство. За дружбу! — уточнила она и опять улыбнулась.
Между нами завязался ничего не значащий разговор. Честно говоря, я все время думал о том, что же нас ждет с Натой в конце сегодняшнего вечера.
Графин был уже наполовину пуст. Ната пила наравне со мной и не пьянела. Я же порядком захмелел и сам это чувствовал.
Я смотрел на все еще не понятую мной женщину, и во мне крепла уверенность, что она безыскусственная и прямая натура, без хитрости и коварства.
В другое время эта уверенность, наверное, обрадовала бы меня, но сейчас почему-то не приносила ничего, кроме какого-то смутного беспокойства. Легкость, с которой мы познакомились, усиливала мои сомнения.
«В чем же все-таки дело?» — мучительно думал я и никак не мог прийти к определенному решению.
«Не похоже, чтобы она, попросту говоря, по мужику изголодалась, в поклонниках у нее не должно быть недостатка. Что ее тревожит, чего она добивается?» — раздумывал я, и чем дальше, тем больше остывал мой пыл.
— Уже поздно, — сказала Ната, — давайте спать. — И, не дожидаясь ответа, подошла к кровати. С молниеносной быстротой свернула два слоя перин, подхватила, как пушинку, и сложила на сундук, стоявший поодаль. Из подушек выбрала две попышнее, остальные перебросила на другую кровать. В каждом ее движении ощущалась сила и ловкость.
Я не без волнения наблюдал за ней.
Глядел, глядел и не выдержал, подошел и обнял за талию. К таким решительным действиям меня, конечно, война приучила. Уж и сам не знаю, как это получается: приглянется мне женщина, все равно, кто бы она ни была и какая бы ни была, руки сами к ней тянутся, чтобы обнять покрепче…
Ната не сопротивлялась, сразу уступила, прильнула ко мне всем телом.
— Тихо! — шепнула она. — Рядом старики спят. Ложись сюда, я сама к тебе приду. — Она осторожно высвободилась из моих объятий и выскользнула из комнаты.
Я сел на кровать и только начал снимать сапоги, как в окно громко и уверенно постучали…
Сначала я вздрогнул, как застигнутый на месте вор. Потом вскочил словно ужаленный. И хотя ставни были закрыты, у меня было такое чувство, будто снаружи следят за каждым моим шагом.
В ту же минуту в комнату вбежала перепуганная Ната. Она метнулась к перинам, брошенным на сундук, снова кинула их на кровать и не попросила, а приказала:
— Быстренько застели покрывалом. Я пойду открывать дверь. Задержу их, сколько смогу, а ты сделай так, чтоб ничего не было заметно, да поживей!
Я всегда терпеть не мог убирать постель. На фронте, между прочим, одно хорошо: одеяло сложишь — и делу конец! Или вечером: под то же одеяло нырнул — и прощай!
«Кто это может быть?» — думал я, поспешно заправляя постель.
Сколько ни отгоняй мысль о незваных гостях, все равно такие минуты кажутся долгими часами.
Я то и дело нервно оглядывался на дверь: боялся, как бы меня не застали за уборкой постели…
Из сеней слышался оживленный гул голосов.
Наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина. При входе в комнату она ловким движением плеч скинула ладный полушубок. Передо мной стояла капитан медицинской службы. Женщина-капитан показалась мне такой невероятно красивой, что я от удивления разинул рот. А она смотрела на меня, хитро, двусмысленно улыбаясь, но не двигаясь с места. Видимо, не ждала кого-нибудь тут встретить.
Я уставился на незнакомку. У нее были черные волосы, присыпанные снежком, огромные черные глаза под стрелками тонких бровей и пылающие с мороза щеки. В руках она держала красные шерстяные варежки, похлопывая ими друг о дружку.
— В чем дело, что застыла, почему не заходишь, паралич у тебя, что ли? — послышался знакомый высокий голос, и из-за пушистых волос незнакомки появился петушиный хохол Лысикова. Ушанку он держал в руке, на ходу сбивая с нее снег.
При виде меня он буквально окаменел, должно быть не веря собственным глазам.
— Опять, кажется, невольно занял ваше место, — попытался я шуткой загладить неловкость.
Лысиков не двигался с места. Он словно аршин проглотил.
«Вот вам и грозный капитан! — подумал я. — Других за колючей проволокой держит, а сам развлекается…»
Стоявшая на пороге женщина догадалась, как неприятна эта встреча для меня и для Лысикова. Она сделала три шага вперед с подчеркнуто военной выправкой и, подражая голосу Лысикова, зачастила:
— В чем дело, что такое, почему стоишь, почему не заходишь, паралич, что ли, тебя разбил? — При этом она так искренне расхохоталась, что даже я улыбнулся: сходство было поразительное.
Смех раздался и в сенях. Голос Наты я узнал сразу, а второй, более громкий, принадлежал мужчине.
Лысиков наконец очнулся и стал нехотя снимать полушубок, цепким взглядом обводя комнату. Сначала он уставился на графин, потом скользнул глазами в сторону кровати и, не обнаружив ничего подозрительного, перевел взгляд на меня.
Я про себя усмехнулся: «Оказывается, я неплохо умею убирать постель». Я не знал за собой таких способностей в этом деле!
— Я вижу, вы даром времени не теряете…
— Так же, как и вы, — отрезал я.
— Почему же он должен терять время, время — деньги, а деньги — главное мерило ценностей. Так, кажется, сказано в курсе политэкономии? — спросила женщина-капитан и улыбнулась.
— Маргарита Сергеевна, оставьте ваши неуместные шуточки! — надулся Лысиков. На сей раз он был, против обыкновения, лаконичен.
— Капитан, таким тоном вы можете разговаривать с Засадимской, я вам не Засадимская, — нахмурила брови женщина.
— При чем здесь Засадимская! Что вы все к ней пристали? Чем она вам не угодила? Что вы хотите от этой бедняжки?
— Бедняжка Засадимская? Не смешите меня, бога ради! Не бедняжка, а кровосос в юбке! — грянул ввалившийся в комнату верзила капитан с бурачно-красным лицом и мясистым носом.
— Капитан, — примирительно проговорила женщина, — не скулите, поберегите нервы. Они вам еще пригодятся, хотя бы с той же Засадимской…
— Что значит — не скулите? Кто скулит? Скулят собаки! Как вам не совестно со мной так разговаривать?!
— Ладно, надоело! Давай помиримся. Хочешь, я тебя поцелую?
— Должна поцеловать! Обязана, поцелуй сейчас же, сию минуту, вот сюда, скорее! — Лысиков подставил щеку.
Женщина-капитан своей беленькой ручкой притянула Лысикова за подбородок и смачно поцеловала в губы.
Лысиков сразу затих.
— Чистый сахар, — пробурчал он, ошалело уставясь на меня.
Я внимательно пригляделся к гостям. Все трое были хорошо навеселе.
— Вы не обиделись, что я его поцеловала, а вас нет?
— Нет, что вы… — смутился я.
— Что — нет? Не обиделись или не хотите, чтобы я вас поцеловала?
— Наверное, не хочет. Ты думаешь, всем нужны твои поцелуи? Воображаешь, что ты всем нравишься? — вместо меня ответил Лысиков.
Женщина сначала приблизила свое лицо к моему и заглянула мне в глаза, потом обернулась к Лысикову и снова за подбородок притянула его лицо, как притягивают морду собаки или теленка. Потом она отпустила его и повернулась ко мне:
— Это я ради вас его поцеловала и за ваш счет. Понятно?
— Понятно, понятно! Абсолютно понятно, что тут непонятного? — опять затараторил Лысиков и, словно именно этого момента дожидался, торжественно представил мне женщину: — Капитан медицинской службы Маргарита Сергеевна Яншина, главный хирург эвакогоспиталя, инспектировала нашу часть. А это, — тут он запнулся, — я не знаю ни имени его, ни фамилии, ни где служит, в какой части, и вообще кто такой, в конце концов? — Тут он остановился на полном ходу, как захлестнутый уздой мерин, и, словно что-то вспомнив, торопливо добавил: — Яншина — мой старый друг, очень старый и очень хороший друг, ничего другого не думайте!
