Колосков оценил его оперативность:

— Молодец, ты и впрямь парень не промах.

Капитан, надвинув на лоб свою засаленную пилотку, напряженно следил за вражескими самолетами.

— Индекс семнадцать! — приказал он.

— Есть семнадцать! — немедленно последовал ответ.

Колосков и на этот раз успел похвалить бойцов:

— Орлы! Вижу, что дело свое знаете!

Он по-прежнему не сводил глаз с самолетов.

Я отлично его понимал, ибо не раз и сам с тем же напряжением ждал мгновения, когда самолеты должны были достичь черты, подсказываемой твоим собственным чутьем!

— Огонь! — скомандовал Колосков, с силой взмахнув пилоткой.

В тот же миг из дул обоих орудий вырвалось пламя, раздался оглушительный грохот, лицо обожгло горячей волной, и вокруг запахло порохом и гарью.

Я поглядел в небо и увидел, как за первым «юнкерсом» потянулось черное облако дыма, и, охваченный пламенем, он резко устремился к земле; идущий справа от него бомбардировщик накренился в сторону и, входя в положение, которое летчики называют «штопором», стал стремительно падать. Третий «юнкерс» моментально сменил курс, — судя по всему, он не стал испытывать судьбу.

— Капитан! — крикнул мне Колосков. — Ты не за этими смотри, а о своих «юнкерсах» позаботься, глаз с них не спускай! Ты видишь, они сюда направляются! Командиры орудий, цельтесь опять в ведущего!

На сей раз сделанное мне указание обидным не показалось, ибо капитан был прав по существу: откуда он мог знать, обладал ли я достаточным опытом, чтобы вести огонь одновременно по двум разным направлениям.

— Цель поймана! — рапортовали командиры орудий. Колосков стоял, нахлобучив на глаза пилотку, солнце светило ему прямо в лицо. Я не спешил, не хотел опережать его, отдавая приказ.

— Индекс четырнадцать! — не мешкая скомандовал он и почти тотчас добавил: — Огонь!

Одновременно грохнула и вторая пара орудий. В тот же миг первому «юнкерсу», который вот-вот переходил в пикирование, два огромных белых клуба дыма от разорвавшихся снарядов перегородили дорогу. Немецкий пилот не стал лезть на рожон, он тоже изменил курс и, сделав круг над ближайшим лесом, сбросил три бомбы. Мы хорошо видели, как оторвались эти бомбы от вражеского бомбардировщика и как взвились в небо три черных фонтана земли. Однако, едва выйдя из пике, «юнкерс» стал дымить и терять высоту. Я был уверен, что далеко он уйти не сможет.

Тем временем второй «юнкерс» из «моей» пары пытался выполнить свою задачу, сбрасывая на нас бомбы, но взорвались они достаточно далеко. Еще не умолк грохот взрыва, как раздалась резкая команда Колоскова:

— Не упустите, ребята, этого прохвоста, берите его на прицел, три снаряда беглым!..

Второй «юнкерс» и в самом деле вышел из пике и теперь обходил нас сбоку. Сомнений больше не оставалось — у Колоскова был безошибочный глаз.

Капитан так пригнулся, словно готовился к прыжку.

— Индекс восемь! — скомандовал он.

— Есть! — так же браво ответили ему.

Капитан чуток переждал и, когда «юнкерс» поравнялся с нами, рванул с головы пилотку и гаркнул: «Огонь!»

Орудийный залп и превращение самолета в груду горящих обломков, казалось, произошло одновременно.

Мы все могли видеть, как сначала отвалилось у вражеского самолета одно крыло, потом хвост. Как, кружа, они начали опускаться вниз…

— Есть! Прямое попадание! — вскричал обрадованный Колосков, вскинул вверх руки и во всю глотку завопил: «Ура-а-а!..»

Мальчишеский его восторг захватил всю батарею, и через минуту мы все так дружно кричали «ура!», что немцы могли прекрасно нас слышать.

Моя батарея сбила не один самолет противника, и среди них бывали случаи и прямого попадания (хотя в такие обломки нам не случалось превращать ни одного), но таким непосредственным образом нам до сих пор свою радость выражать не приходилось. Победы свои мы праздновали обычно скромнее.

Колосков же заставил нас выразить радость совсем иначе, он так нас зажег, что, случись сейчас возможность, мы бы вступили с врагом врукопашную, и наш натиск никто бы остановить не смог.

В тот день я еще раз убедился, что энтузиазм бойцов в первую очередь зависит от дара командира.

«Вот, оказывается, какой силой обладает этот безбородый юнец! Видно, он и впрямь родился командиром!» — думал я.

Но наши победные кличи, а точнее — разгром вражеских самолетов едва не обошелся нам слишком дорого: не прошло и двух минут, как артиллерия противника обрушила на нашу батарею град снарядов.

— Ребята! В укрытие! — приказал Колосков и первым побежал к блиндажам, подавая пример остальным.

Для отважного, самолюбивого командира прятаться в укрытие — дело отнюдь не легкое.

Кто сосчитает, к каким жертвам приводило неверно понимаемое бесстрашие… Кто сосчитает, скольких храбрецов, не желавших убегать от опасности, чтобы не показаться трусами, настигала смерть!

Я тотчас постиг мудрый маневр Колоскова: чтобы поторопить бойцов, подать им нужный пример, он побежал первым, ибо никто не сомневался, что в его отважном сердце не было позорного страха.

— Бессмысленная смелость никому не нужна! — кричал он, своими долгими ногами отмеряя расстояние до блиндажей, замаскированных несколькими слоями кустов и веток.

Укрытие у нас было отличное, и первая атака противника никакого урона нам не нанесла. Вражеской артиллерии почти тотчас же ответили наши дальнобойные батареи. Своевременный контрудар сбил врага с прицела. Только полчаса грохотала «богиня войны», и вскоре снова наступила тишина.

Едва прекратился артобстрел, мы с моими взводными кинулись к капитану, принялись по очереди тискать его в дружеских объятиях.

Никто из нас не мог скрыть восторга. Такой точной стрельбы мы и сами никогда не вели, и у других не помнили.

Вот что такое, оказывается, истинный мастер своего дела! Вот, оказывается, на что способен настоящий командир! Мы так ликовали, как будто этим одним боем выиграли всю Отечественную войну!

Как только опасность миновала, Колосков снова превратился в того же беспечного и веселого капитана, каким он предстал перед нами вначале. Он, казалось, и не помнил, что был нашим командиром.

И до него, и после я встречал многих командиров, постоянно утверждавших свое превосходство, стремившихся к начальственной неприступности и ничего не достигавших. Колосков к этому не стремился вовсе, но мы единодушно признали его своим командиром, своим вожаком: этот молодой капитан доказал нам, что увлечь за собой людей можно, только обладая внутренней силой, а не пустопорожней амбицией.

Я заметил также, что все (и я в том числе) в то памятное утро как-то невольно наблюдали за капитаном, ни на минуту не оставляя его вне нашего тайного испытующего внимания. Ничего не поделаешь — таким неодолимым обычно бывает интерес, вызванный сильной и самобытной личностью.

Сам Колосков этого вовсе не замечал. Он подозвал Кирилина и завел с ним какую-то веселую беседу.

И эту его хитрость я сразу раскусил: он хотел спокойным раскованным общением снять с бойцов давешнее напряжение и вернуть их в русло обыденности.

Люди и в самом деле быстро успокоились. Лихорадка боя как-то незаметно угасла.

Колосков своим командирским чутьем мгновенно это ощутил и поручил мне собрать всех бойцов.

Выстраивать солдат было опасно, поэтому мы решили собраться в орудийном окопе Кирилина.

Капитан поднял руки, призывая нас к вниманию. Все замолчали — ведь сила и дисциплина неразлучны, как близнецы.

Когда наступила полная тишина, капитан произнес очень просто, хотя и с неподдельным чувством:

— Спасибо, братцы. — Потом он стянул с головы пилотку и низко склонил голову.

Это было так неожиданно, так величественно и прекрасно, что у самых опытных бойцов навернулись на глаза слезы.

Больше капитан ничего не сказал, приказал всем вернуться в свои подразделения и, сутулясь больше обычного, поплелся к моей землянке.

Я последовал за ним. В землянке мы скинули шинели, и я увидел, что на груди капитана сверкают ордена боевого Красного Знамени и Красной Звезды.