Аня: Приятно:)

Прячу смущение за смайликами, хотя мне кажется, его можно ощутить сквозь километры. И пока Дамир не написал снова что-то, что введет меня в ступор, кидаю ему еще одно смс.

Аня: Утащила у тебя футболку. Постираю и верну.

Дамир: Если она не будет пахнуть теми жуткими духами, а просто тобой — не стирай.

Господи… Как он делает это? И главное: почему в жизни он не говорит так много и откровенно, как пишет?

Это ведь почти признание. То, что он говорит о запахе.

Жуткие духи… Смотрю на полочку — стоят. Подарок Руслана. Они ведь и правда жуткие, хотя я никогда не слышала их на себе, что удивительно. Но запах действительно совсем не мой.

Решительно встаю, беру их с полки и бросаю в мусорное ведро. К чёрту их. Я и пользовалась ими-то только ради Руслана.

Аня: Я приеду завтра… можно?

Спрашиваю, чтобы понять, ждет ли он меня. Ну, мало ли, что у него в голове и какие планы вообще после всего произошедшего.

Дамир: Хочешь, приеду я? Мне не нравится что из-за меня ты катаешься туда-сюда. Или приезжай и оставайся.

Аня: Надолго?)

Дамир: Да хоть навсегда.

Мне всегда казалось, что жизнь — дерьмовая штука. Настолько, что когда несколько раз я был на грани жизни и смерти, то надеялся, что не выживу. Сводить счеты с жизнью самостоятельно я не собирался, конечно, но вот когда выкарабкивался после очередного пиздеца — жалел, что спасли.

Так было с самого детства: я возненавидел жизнь слишком рано. Мне никогда не было хорошо, я ни дня в своей жизни не был счастлив. Что это вообще? Быть счастливым? На что похожи эмоции?

Я ненавидел жизнь, наверное, с самого рождения, и она каждый день добивала меня, напоминая, за что я ее так не люблю.

А потом всё в целом устаканилось, я просто жил, работал, переводил немного денег в детский дом, где рос сам, надеясь, что это поможет хотя бы немного детям, которым пришлось выживать там. Помогал старушке соседке, потому что ей тяжело в магазин ходить, поддерживал общение с пацанами со двора, трахал безотказную девчонку и в целом чувствовал себя… ну, нормально.

А потом я влюбился. И всё пошло наперекосяк. В один момент перевернулось не то что с ног на голову, а просто перепуталось и перемешалось.

Во-первых я никогда не знал, что умею любить. Меня любви не научили, я никогда не испытывал и всегда был уверен, что не способен на это чувство. Но Аня меня сломала.

И с тех пор и я идиот влюбленный, и пацаны со двора оказалось больше, чем знакомые. Спасли меня, землю носом рыли, чтобы найти Дикого и его подельников. Ради меня. До сих пор не укладывается… И у старушки вот первый раз сижу ем пирожки, от которых всегда отказывался, и вообще хрен знает что со мной происходит.

Я, походу, от крови Ани реально тоже инопланетянином стал. Серьезно. Пишу ей бред какой-то сопливый, веду себя так же. Вот о бабе Вале забеспокоился — спустился к ней на этаж, а та счастливая разобнимала меня, и я не сопротивлялся даже.

Как будто мне не кровь ее перелили, а сердце пересадили.

Проснулся с мыслью, что она рядом — даже почти улыбнулся, вовремя заметил, что Ани и след простыл, только запах остался.

Она перестала пользоваться теми вонючими духами, к которым я так и не смог привыкнуть, и теперь от нее еле уловимо пахнет фруктами и ягодами. Это запах просто снос крыши, от этого ее еще сильнее сожрать хочется.

Я снова ей пишу, перед сном. Хочется посмотреть на нее, но звонить по видео не хочу — при личном разговоре мне слова выдавать сильно сложнее. Несмотря на инопланетянскую кровь внутри меня, я всё еще тот человек, который долгие годы учился молчать и не рассказывать ничего лишнего, поэтому напечатать что-то мне сильно проще, чем сказать. Просто потому что это можно сформировать через силу и нажать “отправить” быстрее, чем захочется треснуть себе за этот детский сад с переписками.

Но Аня вроде не против, наоборот, отвечает бодро, смайлики шлет. Делится тем как день прошел, рассказывает про папу-генерала, о том что у него любовь там, а потом упоминает, что с завтрашнего дня будет жить совсем одна. “Как взрослая” — добавляет смешно, а у меня мысли сразу не туда, куда надо лезут.

Аня сотню раз напоминает мне за лекарства перед сном, и я закидываюсь таблетками и отключаюсь.

Выныриваю из какого-то идиотского сна, чувствуя, как кто-то ползает по спине. Кошек у меня нет, собак, хомяков тоже, змея не пробралась бы, а если паук или еще херь какая-то, то пусть ползает, всё равно ни одной из рук я до спины сейчас не дотянусь, как немощный, бля.

— Дамир, уже одиннадцать часов, — слышу тихий довольный шепот и, забыв про все раны и травмы, разворачиваюсь и сажусь на постели, сразу попадая в плен нереальных фиолетовых глаз.

Она, кстати, перестала носить линзы. Хер знает, мои слова на нее подействовали, или сама решила так — но красиво пиздец просто. Я и так в нее уже по самые уши, а она глазами своими еще глубже затягивает меня, лишая остатков воздуха.

— Привет, — говорю хрипло, прокашливаюсь. — Ты как тут?

— Я вчера утром, когда уходила, взяла запасной комплект ключей, чтобы дверь закрыть. Прости, я положила на комод в прихожей.

— Оставь себе, — отвечаю, и встаю с кровати. Надо пойти умыться и проснуться нормально, а еще одеться не мешало бы, потому что я опять в одних трусах перед Аней, а она снова смущается моего стояка. Вчера она не смущалась.

Почти говорю ей это, но решаю заткнуться, потому что наверное она может обидеться. А расстраивать девчонку — последнее, чего мне хочется.

Ухожу в ванную, а через десять минут как слепой просто бреду на запах. Эта девушка вносит не только в меня краски и новые эмоции, она еще и в дом мой вносит только хорошее. Ароматы, как минимум. Я за то, что она готовит, душу готов продать, хотя сама она каждый раз говорит, что готовит не очень.

У нее даже овсянка с фруктами получается божественная. Вспоминаю свою из пакетов, которой давился на завтрак, и никогда к ней возвращаться не хочется.

Сегодня Аня снова готовит что-то сладкое, по запаху похоже на оладьи.

Захожу на кухню и млею опять, потому что это чудо со смешным колтуном на голове и в коротком летнем платьице стоит у плиты с лопаткой и усердно там что-то переворачивает. Каждый раз когда она разводит в моей квартире бурную деятельность, мне кажется, что я начинаю любить эту сраную жизнь. Каждый чертов раз это дарит какую-то слепую веру в то, что я тоже могу быть нормальным. Завести семью и по утрам вот так кайфовать от ее вида на кухне.

Подхожу со спины и сразу обнимаю за талию, прижимая к себе. Рядом с ней не контролирую себя, опять как подросток себя веду, но иначе не получается.

— Как вкусно пахнет, — говорю на ухо, целуя его и спускаясь к шее. Она вкусная, к ней тянет перманентно и оторваться невозможно.

— Панкейки… — говорит тихонько, голос дрожит, заводится от одних только поцелуев, идеальная.

— Ты вкуснее, — продолжаю целовать шею, Аня подставляется, забывает про завтрак, прижимается ближе и откидывает голову мне на грудь, расслабляясь.

Хочу исполнить свои слова и облизать ее всю на кухонном столе, не могу отказывать себе в удовольствии, особенно, когда девчонка явно не против.

Разворачиваю к себе лицом и целую, сразу глубоко, сражаюсь с ее языком и крепко держа за шею сзади. Я не могу насытиться, я без шуток готов сожрать ее — так хочу.

— Боже, они же сгорят… — волнуется, всхлипывая. Выключает плиту, с трудом нащупывая, что именно надо крутить, и сдается окончательно, тая в моих руках.

Моя.

Моя, блядь, никому не отдам и не позволю больше делать ей больно. Никакой мудак не заставит ее страдать.

Мы целуемся, Аня мычит и тихо стонет мне в рот, пока я разгоняюсь только сильнее, приподнимая и сажая ее на стол.

— Боже, осторожно, у тебя ведь руки, — успевает волноваться обо мне, окончательно срывая крышу.

Развязываю пояс платья, сопротивления снова нет, Аня наоборот подается вперед и расслабляется с каждой секундой только сильнее.