Я, кажется, киваю. И иду к Филу — это тоже один из компании парень. Наверное, это он вызвал скорую.

Он сгребает меня одной рукой к себе и укачивает как ребенка, когда подхожу к нему.

— Боишься? — спрашивает, отводя меня в сторону машину.

— Очень, — киваю. Мне не просто страшно. Мне жутко от всего, что произошло. И почти холодно от понимания, что Дамир может…

Господи.

Я снова реву. Фил узнает номер больницы и мы едем туда. Тут совсем недалеко.

Тут суета. Все куда-то бегают и делают что-то. Нам удается найти Ярослава и это проще, чем спросить что-то у врачей.

— Что с ним? — шепчу не своим голосом, падая на лавку рядом. Мне кажется, у меня отобрали все силы.

Я так сильно по нему скучала, сидя во дворе.

А сейчас я просто молюсь, чтобы он жил.

— У него три ножевых. Под ребра, плечо и в бедро. Там какая-то артерия, что ли, я не разбираюсь нихуя. Короче крови дохерища потерял. Пульс никакой, давление так же. А еще хер знает, задето ли что-то внутри. И есть ли переломы от ударов тоже пока неизвестно.

— Господи… — закрываю лицо руками и стараюсь глубоко дышать. Это… это невозможно просто. За что ему всё это?

Мы сидим долго. Кажется, целую вечность, молча пялясь в одну точку, пока к нам не выходит врач.

Я подскакиваю тут же, забывая обо всех правилах приличия. Мне плевать на них сейчас.

— Доктор, как он?

— Жив, — кивает. Уже легче, — но состояние тяжелое. Была повреждена бедренная артерия, мы остановили кровотечение и наложили швы. Также была задета часть кишечника и мягкие ткани. Перелом двух ребер и руки. Но парень потерял очень много крови из-за повреждения артерии. Очень много.

— Возьмите мою, — вскакивает Ярослав.

— Дело в том, что у вашего друга очень редкая группа крови. И хоть она является универсальной, во избежание иммунных реакций следует переливать только группу крови, идентичную той, что у пациента. Он не в том состоянии, чтобы бороться еще и с попаданием другой крови в организм. У нас было немного крови четвертой отрицательной группы, но к сожалению этого очень мало. Если вы найдете доноров, то…

— У меня четвертая отрицательная, — говорю, отмирая. Кровь мне досталась от папы. Самая редкая. Никогда не думала, что может пригодиться. — Сколько нужно, только спасите его…

— Ань? — говорит Яр, но я не отвечаю. Чувствую, как в глазах снова собираются слёзы.

— Подпишете согласие на прямое переливание?

— Что угодно, — шепчу дрожащими губами.

— Тогда пройдемте со мной.

Я до чёртиков боюсь уколов. С самого детства и по сей день меня колотит при виде иголки от шприца. Я даже мечтала поступить в медицинский, но из-за этого страха отказалась от мечты и пошла на сценариста. Всегда когда в детстве болела до последнего не признавалась маме с папой, что плохо себя чувствую, только мы мне не кололи уколы.

Сейчас я лежу на кушетке рядом с Дамиром, мне вводят огромную иглу в вену, чтобы делать переливание, но я вообще не боюсь.

Мен крупной дрожью бьёт от вида Дамира, и думать о каких-то уколах даже не хочется.

Он такой… Я не знаю. В горле ком, а в глазах слёзы.

Рука синяя и опухшая, на лице ссадины, а губа разбита так сильно, что я прикусываю свою до боли, словно это может чем-то ему помочь.

Плечо перебинтовано — там ножевая рана. Ребра стянуты повязкой, а чуть ниже рана и швы, которые еще не успели закрыть пластырем. Ниже пояса он прикрыт простыней, и я даже боюсь представить, какая рана на бедре, раз была задета артерия и он чуть не истек кровью…

Я немного щурюсь, когда игла протыкает кожу, но взгляд от Дамира не могу оторвать. У меня не получается, словно примагнитили…

Он жутко бледный. Татуировка на руке выглядит ярким пятном на почти прозрачной сейчас коже. Он подключен ко всяким приборам, что-то противно пищит, какие-то провода и трубки…

Меня растили в тепличных условиях. В прямом смысле родители заботились обо мне так, словно я самый редкий и нежный цветок. Даже их развод не стал для меня болезненным ударом, потому что они смогли сохранить дружеские отношения и не втягивать меня в свои проблемы. Мне не приходилось ничего просить, потому что у меня было всё. Меня любили и любят, обо мне заботились и продолжают это делать. Меня всю жизнь огораживали от всего плохого, чтобы я могла дышать полной грудью.

А сейчас я задыхаюсь, глядя на безжизненное тело Дамира, и очень надеюсь, что он сможет выкарабкаться.

— Не волнуйтесь, девушка, — говорит врач. Я даже не слышала, как он вошел в реанимацию. Словно в вакууме каком-то, — ваш жених будет жить. Ваши друзья успели невероятно вовремя, и очень повезло, что у вас так удивительно совпала группа крови. Полная совместимость! Крепкий, молодой, быстро выкарабкается.

И… да. Мне пришлось соврать им, что я его девушка. Или невеста. Я правда не очень помню, что несла им, когда мне устраивали допрос и спрашивали, кем я прихожусь больному и почему решилась на переливание крови, ведь процедура непростая. Ну и я сказала, чтобы отвалили. А еще чтобы пускали к нему потом без лишних вопросов… Я же не смогу не приходить. Я ведь уже сотню раз ему простила все, что он натворил сегодня днем.

С того поцелуя прошло часов десять от силы, а у меня такое ощущение, что пару лет. Столько всего случилось, голова кругом идет, я запоминать не успеваю.

— Вы правда ему поможете?

— Он сам себе поможет, крепкий, здоровый, спортсмен. Мы дадим всё необходимое лечение, но даже сейчас могу дать положительные прогнозы несмотря ни на что. Вы его спасли, он пойдет на поправку.

И мне снова хочется плакать. Ну разве можно столько рыдать? Надо радоваться, что всё будет хорошо, но… Но он сейчас такой… я не знаю. Он словно не живой! Это страшно. Очень.

— Как вы себя чувствуете?

— Немного кружится голова, — признаюсь. Мне сразу сказали, что возьмут безопасное для моего здоровья количество крови, но голова может кружиться. Пообещали какие-то капельницы, чтобы вернуть меня в норму. Я вообще не знаю ничего, я согласилась на все даже не раздумывая.

— Я сейчас приглашу медсестру. Она закроет рану Дамира и проследит за вами, хорошо?

Киваю. Не хочу говорить ничего. Корю себя за то, что так поступила с ним днем. Оттолкнула, убежала… Я слышала потом звон стекла и громкие маты. Он разозлился. А вдруг это он в таком состоянии на них нарвался? Вдруг, если бы был спокоен, всё было бы в порядке?

Ну подумаешь, целоваться полез… Да все они одинаковые просто, да и всё. Всем нужен секс, видимо, кроме меня.

Медсестра заходит в палату, улыбается мне и тоже спрашивает о самочувствии. И тоже говорит, что мой жених будет жить.

Мне впервые не стыдно за свою ложь. Ни перед самой собой, ни даже перед Русланом. Это ложь во благо. Я не могла тратить лишние минуты на то, чтобы объяснить, кем прихожусь больному, учитывая, что я прихожусь ему никем.

Переливание заканчивают, я чувствую слабость, меня клонит в сон. Я вижу, как Дамиру обрабатывают раны, немного чувствую укол капельницы в вену, но засыпаю, так ничего и не поняв.

Меня в больнице держат до самого утра. Просыпаюсь я уже в палате, конечно, в реанимации меня никто не оставит…

— Проснулась, красавица? — заходит в палату та же медсестра, что вчера помогала Дамиру. Приятная женщина, я запомнила ее. — Очнется, стребуй с него спасибо. Благодаря крови твоей у него давление повысилось и сердечный ритм почти в норме. Низковато для здорового человека, но для него — сумасшедший прогресс.

Меня так радуюсь эти новости, но я даже немного улыбаюсь. Спасибо требовать… От него действительно только требовать, иначе не дождешься.

Но мне так плевать на это “спасибо”, если честно.

— Ему правда лучше?

— Да скоро бегать будет. Сначала прихрамывая, правда, но будет. Не заметишь, как время пролетит. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — киваю. Я правда чувствую себя отлично. Так, словно спала долго-долго.