– Смерть твоя.

– Да? – не поверил он. – А почему такая мелкая?

– Дак еще расту. Но со мной тут дядюшка пришел… Слышь, дядя, покажись людям, а то они не верят.

Нардис, все еще в плаще и в капюшоне, молча вышел из-за угла и замер у меня за левым плечом. Высокий, внушительный, лицо в тени, на плече угрожающе покачивается ржавая коса…

При виде нее у стоящих напротив молодчиков вся краска с физиономий схлынула. Но, как я уже говорил, жажда наживы у людей подчас бывает сильнее страха, поэтому если колдун мелко затрясся и был готов вот-вот грохнуться в обморок, то громила, напротив, быстро пришел в себя, набычился, а затем угрожающе качнул в ладони тяжелый лом.

– Вы это… шутки мне тут не шутите… Не то ща как вдарю!

– Да какие шутки? У меня с юмором вообще беда, – отмахнулся я, после чего коротко свистнул, а когда на зов примчалась радостно скалящаяся Кость, выразительным жестом положил руку ей на холку. – Милая, улыбнись дяде. Судя по всему, он не до конца осознал свое положение.

Гончая послушно щелкнула клыками, но это, пожалуй, было излишним – при виде огромного собачьего скелета и его светящихся глазниц слабонервный колдун икнул и все-таки потерял сознание. А вот громила, напротив, взревел, выпучил глаза и, перехватив лом понадежнее, ринулся в атаку с громогласным рыком:

– Аа-а-а! Всех убью, один останусь!..

Хм. Вот вам и два типа реакций смертных на угрозу.

Правда, до нас бугай так и не добежал, потому что Кость сорвалась с места почти одновременно с ним и, совершив громадный прыжок, одним движением сбила идиота на пол. Тот еще пытался рыпаться, что-то бессвязно орал, плевался и беспорядочно махал руками. Но Нардис на удивление ловко тюкнул его древком косы в висок, после чего здоровяк охнул и затих, раскидав в стороны руки-ноги.

– Добьем? – вопросительно уставился на меня парень, демонстративно качнув свое новое оружие в руке.

Я вместо ответа подошел к гробу и присмотрелся к нему повнимательнее.

Странно. Какой знакомый рисунок… Да и надписи вдоль крышки я, кажется, где-то уже видел. Правда, не помню, где и когда, не знаю, что это за язык, но он совершенно точно мне знаком!

Я приподнялся на цыпочки и, углядев на крышке небольшую выемку, потребовал от гончей:

– Подсади.

Собака послушно брякнулась на пол, позволила мне забраться на хребет, а потом так же быстро выпрямилась, вознеся меня на недосягаемую прежде высоту. После чего мне пришлось забраться на гроб уже целиком. Я присмотрелся к выемке еще раз, заново оценил структуру защиты, обнаружил множество отходящих от выемки тоненьких канавок. И, осененный неожиданной догадкой, полоснул себя ногтями по запястью.

Густая, темная, тягучая кровь неохотно закапала вниз и еще неохотнее разбежалась по канавкам, образуя на поверхности серебра вполне узнаваемый узор.

– Значит, все-таки печать, – заключил я, когда понял, что именно напомнил мне этот рисунок. – Самая обычная магическая печать, только почему-то реагирующая на мою кровь. Кажется, старый герцог баловался запрещенными ритуалами.

Тем временем узор на гробу раскрасился алым уже весь, после чего защита с саркофага сползла, словно простыня с драгоценного ларца, а в его глубине что-то глухо щелкнуло. Из-под крышки брызнула струйка темного дыма. Я на всякий случай спрыгнул вниз. Нардис тоже благоразумно отступил подальше. Но больше ничего плохого не случилось. Разве что дыма вокруг стало побольше, да у меня в груди что-то гулко стукнуло.

Я аж замер от неожиданности.

Что это? Неужели у меня сердце снова забилось?!

– Вильге-э-эльм… – с беспокойством протянул Нардис, увидев, как в стенке гроба появилось приличных размеров углубление, а внутри тускло сверкнул алый огонек. – Мне это не нравится!

Я вместо ответа протянул руку и, вынув из гроба крошечный каменный осколок, похожий на раскаленный уголек, недоуменно на него уставился.

Он был холодным. Очень. И на редкость тяжелым, словно имел размеры не с ноготок, а с приличный булыжник. А еще он испускал слабое красноватое свечение и источал тот самый черный дымок, который быстро превратился в полноценное облако.

Заполонив все доступное взору пространство, этот дым, словно занавес, отрезал меня от остального мира. Из-за него я больше ничего не видел. Не слышал. Не мог пошевелиться. Лишь неотрывно смотрел на странный огонек, который вдруг начал пульсировать, будто маленькое сердце. А его свет стал таким ярким, что в нем захотелось раствориться, забыться, уснуть, больше ни о чем не думая и ни к чему не стремясь.

Тогда же я неожиданно вспомнил, что уже испытывал нечто подобное. Точно так же стоял, держа на ладони похожий камешек, и неотрывно на него смотрел… Бездумно, без видимых причин, даже не понимая, почему он так на меня воздействует. Причем стоял не раз и не два. Но каждый раз встреча с ним заканчивалась одинаково – я неизменно поддавался соблазну, позволял себе забыться, а потом… Наверное, засыпал. Надолго. На месяцы, а то, может, и на целые годы. А когда в очередной раз просыпался, то уже ничего этого не помнил.

Быть может, я и сейчас согласился бы поддаться этому зову. Размеренно пульсирующий свет обещал покой и отсутствие необходимости что-то решать. Это было легко. В какой-то степени даже заманчиво. Но едва я об этом подумал, как откуда-то издалека раздалось испуганное:

– Вильгельм!..

И именно после этого я передумал впадать в очередную спячку. Не время еще. Да и не место. Слишком много у меня накопилось дел, так что пока не до сна.

Словно почувствовав мое сопротивление, уголек смирился и погас, после чего тьма вокруг меня начала так же быстро рассеиваться. Но вместо того чтобы отпустить меня насовсем, она вдруг расцветилась новыми огоньками, а перед моим взором замелькали разрозненные, но на удивление яркие картинки, глядя на которые я начал стремительно вспоминать…

Это был обычный летний день, теплый и солнечный.

В большом красивом саду весело чирикали птички. Посреди утопающей в цветах поляны тихонько журчал фонтан. Прозрачные водяные капельки с веселым плеском разбивались о низенький каменный бортик и, отскочив, разлетались в стороны, постепенно образовывая на земле мелкие лужицы.

В одной из этих луж сидел я и самозабвенно хлопал по воде ладошками, находя забавным сам факт того, что могу это делать.

Надо же, тогда я еще умел смеяться. Помнил, что такое дом, семья, тепло родных объятий…

– Вилли! – ахнул за моей спиной смутно знакомый женский голос. – А ну, вылезай из лужи! Простудишься!

Подбежавшая кормилица буквально выдернула меня из замечательно теплой лужи и, встряхнув, с причитаниями прижала к груди.

– Ну, разве так можно?! Это неприлично – барахтаться в грязи, как самый настоящий поросенок! Что я твоей матушке скажу?! Ну-ка, пошли переоденемся!..

– Мастер Вильгельм, держите, пожалуйста, ложку правильно. Юному господину не пристало есть кашу руками…

– Мастер Вильгельм, сядьте прямо. Неприлично горбиться, сидя за столом…

– Господин, не вертитесь, когда вас стригут, иначе опять будете ходить с царапинами на ухе…

– Мастер Вильгельм…

– Мастер… Господин…

И среди всего этого пафоса, словно долгожданная отдушина, испуганный голос кормилицы:

– Вилли, ну, зачем ты опять устроил потоп?!

Вилли… Так меня называла только она, да и то пока никто не слышал. Вильгельм – это было слишком строго, серьезно, пафосно. Тогда как кормилица никогда не считала меня достойным такого официоза, да и относилась как к родному, за что я ей был премного благодарен…

Воспоминания – как крошечные осколки мозаики, которые кто-то взял и шутки ради перемешал в одну кучу. Некоторые из них я уже видел. О каких-то лишь смутно догадывался. Но настолько ярких и четких картинок мне прежде наблюдать не доводилось, поэтому я стоял и жадно впитывал то, чего мне так не хватало.