Я слушал Валентина с изумлением. События, о которых он рассказывал, произошли всего несколько лет назад, но казались мне частью другой, давно ушедшей эпохи. Как будто он работал в другой спецслужбе. Условия, в которых мне приходилось работать, абсолютно исключали возможность вербовки Билла. Если бы Андросов, мой резидент, с самого начала был причастен к этому, он бы пресек все на корню. У меня были основания не сомневаться в этом.

Однажды я зашел в ординаторскую с номером журнала National Geographic и столкнулся с Андросовым.

"Вы любите географию?" — спросил он меня с почти вежливой улыбкой.

"Нет", — ответил я. "Просто один знакомый чиновник, с которым я встретился за обедом, навязал мне ее в качестве подарка".

Лицо резидента резко изменилось. Я никогда не видел его таким ни до, ни после этого инцидента. "Как ты смеешь принимать этот журнал, проклятый дурак?" — кричал он, брызгая слюной и топая ногами.

Ошеломленный, я смотрел на него и пытался понять причину столь необычной вспышки ярости.

"Вы что, не понимаете, что они могут спрятать секретный документ между страниц и поймать вас с поличным?" — кричал Андросов. кричал Андросов. "Никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен принимать ни от кого никаких материалов, слышишь меня? Только попробуй ослушаться, и ты первым же самолетом улетишь в Москву!"

Это было типично для обстановки, царившей в резидентуре. Коробки, набитые документами на "Боинг", когда простой журнал — запрет? Вы шутите?

История Билла и конец карьеры оперативника Валентина были для меня грозным предупреждением отказаться от всех своих амбициозных планов по вербовке и покориться "духу нового времени". Но я принял прямо противоположное решение: вербовать если не Сократа и Спутницу, то кого-нибудь другого, даже если это убьет меня. Приняв на себя обязательство, я решил идти до конца, чтобы выяснить на собственном опыте, а не из чужих рассказов, высший смысл разведки в советском понимании. Как говорил Наполеон, "если бутылка открыта, ее надо опорожнить".

У меня был еще один стимул. В конечном счете, Валентин работал на кремлевских патриархов. Но теперь страной руководила другая команда во главе с Горбачевым, и я надеялся, что новые лидеры смогут использовать разведывательную информацию гораздо эффективнее. Это была довольно слабая надежда — каждый день работы только усиливал мой скептицизм. Но какой российский офицер уклонится от игры в русскую рулетку?

Через месяц, в последний день отпуска в Москве, я зашел к генералу Якушкину, чтобы отдать дань уважения.

"Если вы считаете, что Сократа можно завербовать, вы должны этим заняться", — сказал мне старый генерал. "Это ваш долг чести".

Это был последний раз, когда я слышал от кого-либо из сотрудников спецслужб это выражение. Последний из могикан" забрал его с собой, уходя.

Я вернулся в Вашингтон весной 1986 года. В тот же день после возвращения я отправился в посольство. Рабочий день подходил к концу, и не было особого смысла появляться в резиденции после почти десятичасового пребывания в воздухе. Но Андросов ценил любое проявление рвения, и я решил сыграть в игру, которая была абсолютно необходима для выживания.

Каждого офицера, вернувшегося из отпуска, с нетерпением ждали его коллеги в ординаторской. Каждый стремился узнать о последних событиях в московском центре, о последних слухах и сплетнях, пытаясь оценить, как последние события могут отразиться на его собственной карьере.

Появился Андросов и провел меня в свой кабинет. Он стал подробно расспрашивать меня о последних новостях из центрального аппарата КГБ, и я рассказал ему об аресте Моторина. Резидент, казалось, не удивился.

"Теперь, я надеюсь, вы понимаете, как важно проявлять благоразумие. Теперь ясно, что люди из ФБР много знают о нашей деятельности здесь. Запомните: осторожность — это слово. Собственно говоря, когда вы планируете встретиться с Сократом и Спутницей?"

"Очень скоро", — сказал я.

"Не забудьте держать меня в курсе результатов. Особенно меня интересуют журналистские планы Спутницы".

"Вы имеете в виду ее карьерные планы или что-то конкретное?" спросил я.

"Ну, — неохотно сказал Андросов, — я имею в виду, какие статьи она планирует писать в ближайшее время. Конечно, только если она сама поднимет этот вопрос. Ни в коем случае не надо ее спрашивать".

Здесь есть что-то грязное, подумал я. С чего бы ему интересоваться статьями Филлис? Я определенно почувствовал запах крысы.

Я поехал домой, чтобы немного отдохнуть. Мне было совершенно ясно, как действовать дальше, и я, конечно, не хотел принимать участия в инструктаже Андросова.

Предательство полковника Юрченко и майора Моторина поставило меня в технически сложное положение. Теперь, когда ФБР было осведомлено о методах нашей разведки и знало, кто я такой на самом деле, я должен был нарушить все правила игры, чтобы перехитрить американцев. Традиционная длительная контрразведывательная процедура с использованием собственной машины и машины оперативного отдела резидентуры уже не казалась эффективной.

Основную часть контрразведывательных маневров до встречи с Сократом и Спутницей я решил проводить пешком или на общественном транспорте. Этот прием был непривычен для оперативников КГБ в вашингтонской резидентуре и давал мне преимущество внезапности. Конечно, не было никакой гарантии, что мне удастся сбросить хвосты, поэтому суть моего плана заключалась в том, чтобы за две-три встречи пройти с потенциальными агентами всю предварительную подготовку и, если к тому времени они еще подавали надежды, привезти их в Советский Союз, чтобы сделать им предложение о сотрудничестве с КГБ.

Проработка перспективного агента обычно занимает месяцы, а то и годы, и это известно любой контрразведчице. Две-три встречи — это совершенно ни к чему, — рассуждал я, — пусть ФБР попробует разобраться в том, что произошло за столь короткий промежуток времени.

И все же мне приходилось мириться с тем, что ФБР может расстроить все мои замыслы. Я понял, что вашингтонская резидентура обречена. С помощью Юрченко и Моторина ФБР знало личности всех оперативников КГБ, находившихся в резидентуре, и вопрос был только в том, как и когда резидентура будет уничтожена. Вполне возможно, что судьба резидентуры решалась на самом верху исполнительной власти США, с учетом будущего советско-американских отношений.

Но проблема заключалась в том, что ФБР могло в любой момент, не дожидаясь указаний Белого дома, полностью нейтрализовать меня с помощью простого приема. ФБР могло несколько раз обращаться ко мне с предложениями о вербовке.

Согласно стандартной процедуре работы советской разведки, о которой ФБР, благодаря двойным агентам, уже наверняка знало, после каждой попытки вербовки сотрудник КГБ, на которого была направлена попытка, должен был представить в московскую штаб-квартиру исчерпывающе подробный отчет. С неизбежными уточнениями дни, а то и недели уходили на бумажную волокиту в ущерб реальной разведывательной работе. А если к оперативнику таким образом обращались несколько раз, то о шпионаже можно было забыть. В таких случаях Москва следовала логике, которая сама по себе была проста: хорошо, сегодня офицер доложил о контакте. Но где гарантия, что к нему не будут обращаться снова и снова, пока он не поддастся на уговоры вербовщиков? Лучше перестраховаться — верните его домой.

Не сообщить о контакте в ФБР было самоубийством, а случай с Моториным — мрачным напоминанием о том, что лучше вернуться домой, чем наделать глупостей.

И вот я нервно ждал, когда ко мне подойдут.

С Сократом и Спутницей я встретился три дня спустя в крошечном французском кафе в Джорджтауне.

"У нас для тебя небольшой сюрприз, — сказал Сократ, протягивая мне почтовый конверт. "Прочти, это любопытно".