А услышать Москва хотела вот что. С Крючковым во главе разведка разработала новую программу "Внезапное ракетно-ядерное нападение на СССР" (ВРЯН-Внезапное ракетно-ядерное нападение, дословно: Внезапное ракетно-ядерное нападение") и придал ему первостепенное значение. Стареющее Политбюро, находящееся в состоянии прогрессирующей дряхлости, жило в постоянном страхе перед "растущей агрессивностью американского империализма".

В соответствии с этой программой вашингтонской резидентуре было предписано постоянно следить за любыми признаками ВРЯН и немедленно сообщать об этом в Москву, которая готовила ежедневную оперативную сводку для высшего руководства страны.

В практическом плане антиврянская бдительность выглядела следующим образом. С наступлением сумерек оперативники КГБ совершали обход соответствующих государственных учреждений, фиксировали количество витрин, освещенных после официального закрытия, подсчитывали количество машин на близлежащих парковках, изучали содержание местных газет в поисках признаков секретного призыва или тайной схемы пополнения запасов стратегических материалов и продовольствия.

На эти работы уходило огромное количество времени и энергии, а эффект был ничтожным. И тут появляется президент Рейган с программой SDI! По мнению руководителей КГБ, эта программа прекрасно вписывалась в концепцию ВРЯН и не могла появиться в более подходящее время. Больше не нужно было подглядывать в окна, считать машины и вырезать факты из общей картины.

Размышляя над проблемой SDI, я не забывал и о менее важных делах. Никогда в жизни я не обедал с таким количеством скучных и нудных людей, но они были нужны мне как дымовая завеса для общения с Сократом и Спутницей. В выходные дни я, как и подобает примерному советскому гражданину, возил свою семью по магазинам. Потом я готовил крабов на пару и смотрел телевизор.

На одиннадцатый день Импала исчезла.

Ее исчезновение могло означать одно из двух: либо ФБР решило, что я не представляю угрозы национальной безопасности США и следить за мной больше не стоит, либо, наоборот, сыщики что-то заподозрили и перешли от явного наблюдения к тайному. При желании ФБР могло выделить мне сотни наблюдателей, десятки машин или даже вертолетов. Выявить и сбросить такую армаду не представлялось возможным. На практике чаще всего приходится решать проблему, полагаясь только на интуицию. Внешне никаких признаков слежки не было, но на самом деле — кто знает? Внешность обманчива.

Пока я готовился к очередному рандеву с Сократом и Спутницей, они уехали на рождественские каникулы, а через некоторое время я с удивлением узнал, что меня отзывают домой на отдых.

"Конечно, зима — не лучшее время для отдыха в Москве, — с шелковистой улыбкой сказал ординарец. "Но мы же не можем допустить, чтобы все наши офицеры уезжали в отпуск летом? Кому-то придется примириться с отдыхом в менее благоприятных условиях".

"Это значит, что мой сын пропустит больше месяца занятий", — раздраженно пробормотал я.

"Ну что ж, придется ему наверстывать", — сказал Андросов с гримасой, которая сразу же заставила меня почувствовать себя виноватым за то, что я беспокою великого человека такими пустяками.

Поездка из Вашингтона в Москву в то время была особенно долгой и утомительной. После того как советский истребитель сбил над Сахалином южнокорейский лайнер KAL 007, США запретили все полеты "Аэрофлота" в США, и советским путешественникам приходилось лететь в Монреаль через американского или канадского перевозчика, чтобы сесть на самолет Ил-62 "Аэрофлота", летящий в Москву. Для пассажиров это было утомительно, для советского правительства — дорого. Билеты "Аэрофлота" покупались за рубли, но на первый этап путешествия приходилось тратить доллары. По правилам, государство покрывало эти расходы. Сумма была не запредельной, но все же речь шла о драгоценной твердой валюте.

Но мне повезло, как и моему правительству. За бывшим послом СССР в США Анатолием Добрыниным в Вашингтон по специальному разрешению прилетел советский авиалайнер. Некоторое время назад он был назначен на высокую должность секретаря ЦК КПСС, курирующего всю внешнеполитическую сферу Кремля, и по советской колонии пронесся слух, что товарищ Добрынин разрешит всем своим соотечественникам, отправляющимся в отпуск домой, приехать с ним.

"Вам повезло", — сказала мне жена шефа бюро ТАСС. "Люди в посольстве составляют список тех, кто полетит специальным рейсом. Так что поторопитесь".

Одна из характерных черт моего характера — глубокий скептицизм по отношению к возможностям альтруистических всплесков со стороны советских чиновников. Вот и в тот раз я пробормотал что-то о своих сомнениях в целесообразности такого плана.

"Вы что, шутите?" — воскликнула жена шефа бюро ТАСС. "Я не могу себе представить, чтобы Добрынин оставил своих соотечественников в беде. Ведь он же советский посол!"

Несмотря на преклонный возраст, эта милая женщина сохранила веру в человеческую доброту. Как и следовало ожидать, ее в очередной раз постигло жестокое разочарование. За пару дней до отъезда товарищ Добрынин, не вдаваясь в подробности, сообщил своим соотечественникам, что не сможет отпустить их с собой.

Жена начальника бюро ТАСС была потрясена до глубины души, когда я рассказал ей об этом. Но на следующий день она подошла ко мне с непонятно откуда взявшимся чувством вины и сказала своим мягким голосом: "Я долго думала над причиной такого поведения Добрынина и пришла только к одному правдоподобному объяснению: он боится теракта на своем самолете и не решается подвергать опасности других людей. Ведь среди тех, кто планировал лететь на его самолете, много детей".

Я кивнул в знак согласия, так как не хотел разочаровывать добрую старушку, рассказывая ей об истинной мотивации уходящего советского посла. В резидентуре уже было известно, что самолет Добрынина будет битком набит его личными вещами, плодами многолетних трудов в США. Правда, в самолете оставались свободные места, но товарищ Добрынин не был настроен приглашать лишних свидетелей своего материального благополучия.

Советская колония тихо возмущалась. Но мне было все равно. Я мысленно готовился к предстоящему дебрифингу с начальником Северо-Американского управления.

Разговор с начальником Северо-Американского управления КГБ генералом Якушкиным, который неизменно означал начало московского отпуска оперативника резидентуры, был для подавляющего большинства сотрудников разведки самым тяжелым испытанием, которое только можно себе представить. Неумолимый генерал был чрезвычайно требователен и никогда не срывался. Гневная тирада Якушкина часто завершалась его любимой фразой: "Ты не заслуживаешь своих погон", после чего жертва, бледная и с остекленевшими глазами, пошатываясь, выходила из кабинета и отправлялась в заслуженный отпуск. Некоторые из наиболее стойких цинично шутили по поводу процедуры подведения итогов: "Десять минут позора, но дежурство продолжается".

По большому счету, у Якушкина были все основания для гнева. Мало кто из ординаторов оправдывал его ожидания. Но он не понимал и не хотел понимать, что его требования идут вразрез с политикой, проводимой резидентом Андросовым. В спецслужбе Крючкова умение писать хорошие отчеты ценилось выше, чем умение вербовать агентов.

С некоторым трепетом я открыл одну дверь, затем другую и оказался в кабинете начальника. Якушкин с бесстрастным лицом вышагивал взад-вперед по традиционной красной узкой дорожке, очень похожей на посадочную полосу. Это был единственный маршрут, подходящий для генеральской ходьбы в закрытом помещении, поскольку по обеим сторонам беговой дорожки потрескавшийся паркетный пол отзывался на малейшее прикосновение пронзительным скрипом.

Шеф тепло пожал мне руку и кивком головы предложил занять кресло, после чего продолжил свои упражнения, так что мне пришлось крутить головой из стороны в сторону, чтобы все время находиться лицом к начальнику.