— Можешь оставить глаза закрытыми какое-то время, прот.

— Как скажешь, джино.

— Хорошо. Теперь я бы хотел увидеть Роберта. Роб? Ты меня слышишь?

Его голова снова упала.

— Роберт, если ты слышишь, кивни, пожалуйста.

Он еле заметно кивнул.

— Спасибо. Как ты себя чувствуешь?

— Не очень хорошо, — промямлил он.

— Мне жаль. Надеюсь, я могу помочь тебе почувствовать себя лучше. Пожалуйста, послушай меня и поверь. Запомни: это твоё убежище.

Нет ответа.

— Я подумал, сегодня мы можем немного поговорить о твоём детстве. Твоей семье. О том, как ты рос в Монтане. Это будет приемлемо?

Слегка пожал плечами.

— Хорошо. Не мог бы ты открыть глаза? Пожалуйста.

Он заморгал, но моего взгляда избегал.

— Почему бы тебе не рассказать мне что-нибудь о своей матери.

Мягко, но ясно.

— Что вы хотите знать?

— Всё, что захочешь мне рассказать. Она хорошо готовит?

Казалось, он внимательно рассматривал вопрос или, может быть, просто пытался решить, отвечать ли.

— Довольно неплохо, — ответил он.

Я не мог избавиться от ощущения радости от этого просто ответа. Он был безжизненно монотонным, но это уже было огромным достижением, которого, как я боялся, придется добиваться неделями упорных уговоров. Роберт говорил!

Остальная часть беседы протекала весьма сбивчиво, но он стал казаться более непринуждённым, пока мы болтали о некоторых основных моментах его детства: о его сёстрах, друзьях, его ранних школьных годах и любимых занятиях — книгах, головоломках и наблюдении за животными в поле за его домом. Предподростковый период его детства казался совершенно нормальным, не считая только того, что он потерял отца, когда ему было шесть (тогда же прот впервые появился), хотя я не вынес ничего нового из этой беседы. Я просто хотел завоевать доверие Роберта, заставить его почувствовать себя комфортно при разговоре со мной. Настоящая работа начнётся позже.

Беседа окончилась на рассказе Роберта о памятном дне, который он проводил, когда ему было девять, шатаясь по полям с Эпплом — его большим, лохматым псом и я надеялся, что закончив на этой счастливой ноте, я смогу побудить его в следующий раз выйти менее неохотно. Но прежде чем позвать прота, я попробовал кое-что и не был вполне уверен, что это сработает. Я протянул руку, взял крошечный свисток, который я по случаю принёс и громко в него подул.

— Ты это слышишь?

— Да.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты выходил всякий раз, когда будешь слышать этот звук, независимо от того где ты и что ты делаешь. Ты понял?

— Да.

— Хорошо. Теперь я хочу поговорить с протом, если не возражаешь. Спасибо, что пришёл, Роберт, ещё увидимся. Пожалуйста, закрой глаза.

Он закрыл глаза.

Я немного подождал.

— Прот? Открой, пожалуйста, глаза.

— Привет, джин. Какие дела?

— Пока не родила.

— Доктор брюэр! Да у вас есть чувство юмора!

— Большое спасибо. Теперь просто расслабься. Я буду считать назад от пя…

— Пять-четыре-три-два-Эй! Мы уже закончили?

— Да. Как ты узнал?

— Просто знакомое чувство. Будто я что-то пропустил.

— Я знаю, каково это.

Он встал, чтобы уйти.

— Благодарю за занятный фрукт. Возможно, я смог бы забрать с собой пару семян.

— Возьми хоть целую корзину, если хочешь. Кстати, я видел, что ты разговаривал с Лу вчера. Есть какие-нибудь предложения, что бы мы могли сделать с ним?

— Думаю, лучше всего будет сделать кесарево.

Наш сын Уилл провёл последний день своего отпуска дома, с нами — он скоро переедет в общежитие в Колумбии на осенний семестр. Как студент медицинского колледжа, он нанимался на лето санитаром в МПИ.

Когда он впервые посетил больницу пять лет назад и встретил Жизель, Уилл тут же заявил, что хочет стать журналистом. С годами этот энтузиазм постепенно исчез, как всякие юношеские интересы, а после нескольких повторных визитов он заявил о своём намерении следовать по стопам своего старика — прямиком в психиатрию. Я очень горд и счастлив, что он сделал такой выбор, не только потому, что он будет следовать семейным традициям, но и потому, что он имеет природную способность ладить с пациентами, а они с ним.

Во время своей летней практики Уилл разрешил ранее озадачившую нас проблему с пожилым пациентом, притворявшимся, что глотает лекарства, разработавшим различные хитроумные методы и схемы, чтобы одурачить медсестёр. Уилл поймал его на этом, но, принимая во внимание его возраст, не пытался заставлять его принимать свои таблетки или убеждать не делать так. Вместо этого он поговорил с ним по этому поводу с глазу на глаз, выяснив в конце концов, что старик боялся проглотить что-либо красное. Тогда мы стали упаковывать лекарства в белые капсулы, и уже через две недели пациент вернулся к семье.

В дополнение к обычным обязанностям Уилл добровольно взял на себя задачу расшифровать бессвязную болтовню Дастина: молодого шизофреника, который по мнению моего сына использует в своей речи определенный код. По большей части речь пациента казалась сумбурным бредом, но однажды после одной из своих тирад он подавился воображаемой сигарой и повторил сказанное несколько раз подряд. Уилл записал его слова:

"Жизнь твоя, уверен, весела, когда любишь капусту, но осторожнее, когда найдёшь жёлтую коробку, полную крабов или страусиного корма, ибо тогда мир остановится, и ты никогда не можешь знать, если где кто говорит, что ты должен подчиняться, потому что не собираешься учиться там, как быть благодарным или совершать ошибки, когда выходишь…"

Поклонялся ли Дастин капусте или имел несчастье столкнуться с крабом или страусом? И была ли сигара фаллическим символом? Мы глазели на этот бред в течение часа после обеда, пока Карен не послала нас покидать мяч в корзину, погоняться за собаками и забыть на некоторое время о работе. Но Уилл хотел больше узнать о других шизофрениках и о природе их недуга в целом, который он отнёс к "раздвоению личности".

— Первое, что ты должен знать о шизофрении — это то, что, хоть буквальным её значением является "расколотый мозг", это не то же самое, что раздвоение личности. Это, скорее, нарушение чувства здравого смысла и логики, чем "расщепление" личности. Пациент, к примеру, может слышать голоса или верить в очевидно ложные вещи. Другие страдают манией величия. В параноидном типе преобладает чувство преследования. Много несвязной речи, но это также может произойти и при других заболеваниях.

— Ты опять лекции читаешь, пап.

— Прости. Полагаю, мне всё ещё сложно поверить, что ты пошёл по стопам старика.

— Это грязная работа, но кто-то должен её делать.

— В любом случае, ты должен быть осторожнее с вынесением диагноза шизофрении. Хороший бросок.

— Какова этиология?

— Шизофрения обычно развивается в раннем возрасте. Последние данные свидетельствуют о генетическом происхождении или о возможности повреждения плода вирусом. Часто, практически чудом, положительная реакция вызывается антипсихотическими препаратами, но иногда и нет. И нет никакой возможности предсказать, в каких случаях… Окси, верни обратно!

— Что насчёт Дастина?

— В случае Дастина, ни один из нейролептиков ни в малейшей степени не смягчил его симптомы, даже грамм клозапина в день. Но у него всё-таки особый случай. Уверен, ты заметил, что он играет в шахматы и в другие игры без каких-либо проблем. Он никогда много не разговаривает, но выглядит совершенно собранным и последовательным во время этих турниров. Фактически, он всегда выигрывает.

— Думаешь, его проблема имеет какое-то отношение к играм, в которые он играет?

— Кто знает?

— Возможно, его родители. Они навещают его почти каждое утро. Ничего, если я поговорю с ними как-нибудь?

— Теперь, Уилл, я восхищаюсь твоим энтузиазмом, но это как раз то, во что тебе не стоит ввязываться в данный момент.