Была видна погруженная в полутьму комната. Была видна большая, сидящая на прикроватном столике кукла в ярком наряде и с искусно исполненным фарфоровым лицом. Было видно бессовестно сброшенное на край кровати платье. А ещё были видны большие, похожие на оспины шрамы на обнажённой девичьей спине.

С губ девушки слетали стоны и жаркий шёпот, слов которого Анна не могла различить, как не могла увидеть ее лица.

Внутри все сжалось в ком, а в грудную клетку воткнули небольшой холодный ломик, мешающий дышать. Он был невидим, но от этого не менее осязаем.

Анна прикусила губу. Это выдернуло ее из видения в действительность.

— Что с вами? — спросил нахмурившийся офицер уголовного сыска, стоя на нижней ступени крылечка.

— Ничего, — ответила она, чувствуя подступающее изнутри опустошение. — Просто, дурно что-то.

Штабс-капитан некоторое время всматривался в глаза девушки, а потом кивнул.

— С вашего позволения.

И молодцевато развернувшись, быстро направился к выходу. А Анна проводила его взглядам, ощущая наворачивающиеся на глазах слёзы.

— Дура, — прошептала она, — дура. Зачем я себя обманываю? Он же ни разу не обмолвился, есть ли у него кто или нет.

Бессилие и безразличие накатилось на девушку большой волной, что захлёстывает утлую прогулочную лодочку, оставленную в шторм на воде. И волна была такой же серой, холодной и сбивающей с ног.

Анна закрыла глаза, чувствуя, как по щёкам побежали солёные капли. Она развернулась и вошла в дом, а потом, все так же не открывая глаз, направилась к лестнице. Ноги сами собой нашли ступени, и она, даже не споткнувшись ни разу, поднялась наверх, где зашла к себе в комнату и, не разуваясь, рухнула на кровать поверх покрывала, где уткнулась лицом в подушку и уже тогда разрыдалась во весь голос.

Я тяжело вздохнул. Я совершенно не любил комиссии. Во время комиссии имеет обыкновение случаться то, что в обычные дни не бывает. Порой даже самая большая нелепица оказывается прямо перед носом у ревизоров. Вот, ходишь ты изо дня в день, и не замечаешь, а они с порога увидят. Так было всегда, что в этом мире, что в Старом Риме. Отличается лишь место действия.

С очередным вздохом я поглядел на сторожку у ворот.

— Часовой! Часовой, твою мать!

Из полосатой будки вынырнуло лицо молодого солдата, часто моргающего с видом испуганного щегла.

Я погрозил ему кулаком.

— Если ревизоров провороните, семь шкур спущу.

Часовой быстро кивнул и исчез в сторожке. Но стоять и ждать времени не было. Я плюнул на землю и зашёл в дом.

Первым же делом нежданных гостей нужно напоить — накормить. И потому я сразу нырнул в обеденный зал.

— Маша!

Кухарка появилась не сразу, а минуты через две. Однако внимание моё приковала не обстановка в помещении, а Настя, сидящая за столом с огромным куском хлеба, разрезанным повдоль. На кусок было обильно намазано варенье, едва-едва не капающее на бежевую льняную скатерть. Тут же на столе нашлась большая кружка чая, от которой наша ведьмочка отливала на небольшое блюдечко, и явно с превеликим удовольствием шумно швыркала кипяток.

На девушке был яркий незабудковый сарафан, а волосы подхватывал красивый тонкий ободок. В длинной рыжей косе полыхал, как цветок мака, небольшой бант.

— Настя, — понизив голос, произнёс я, — а ты что сейчас делаешь?

— Чай пью, — довольно ответила девушка, — мамки с папкой дома не было, а я из погреба три горшка варёной ягоды с сахаром умыкнула. Чё, я ее зря собирала, чё-ли?

— А что ты должна делать? — совсем снизив голос, спросил я.

— А чё делать-та? В больнице занятий сегодня нету, этих, как его, пропаданцев нет, уборку и ту делать не нужно.

— Настя, к нам вот-вот инспекция прибудет.

Девушка тут же закалялась, подавившись надкусанным хлебом, побледнела и выпучила глаза. Только схватив большую кружку обеими руками и приложившись к ее краю, она смогла выдавить из себя несколько слов.

— Барин, чё мне делать-та?

— Для начала приведи себя в божеский вид и оденься в костюм сестры милосердия. При инспекции улыбайся и делай только то, что я скажу. Ясно?

Настя испуганно кивнула и быстро пробежала мимо меня, чуть не сбив. При этом она только и делала, что шептала: «Господи, господи, господи».

Я вздохнул и поднял глаза на появившуюся из боковой двери Машу.

— Ревизоры к нам сейчас нагрянут. На стол накрой самого лучшего. Водки там, икры, мяса. Суп понаваристее сделай.

Кухарка повела взглядом по сторонам зала, словно соображая, что можно использовать под значением словам «там», а потом пожала плечами и исчезла в своей двери.

Выйдя из обеденного зала, я шагнул к стойке дневального, который уже чистил на своём ремне пряжку. Мне только и осталась, что смерить его с ног до головы взглядом, а потом поднять телефонную трубку.

— Дай вызов.

Дневальный оторвался от самозабвенного полирования пряжки и покрутил ручку на телефоне. Из аппарата сразу донёсся мелодично-противный голос нашей телефонистки. Есть такие. Вроде бы все при ней. И внешность, и голос, а все равно возникает ощущение казённой стервы.

— Нуль семь тридцать два, Валентина, слушаю.

— Проверка связи.

— Слышу и разбираю хорошо, — тут же отчеканила телефонистка.

Осторожно положив трубку, я, придирчиво оглядел прихожую а потом подошёл к двери, ведущей в оружейную. Замок был на месте. Слепок тоже. После того как находчивый Сашка подобрал ключ к помещению, я сперва ругался, на чем свет стоит, пригрозив попаданцу челюсть сломать, а потом вручил парню отдельную печать. Вполне так может статься, что меня не будет на месте, а отряд снарядить нужно будет.

Кроме того, ко всеобщему удивлению, парень назубок рассказал обязанности дежурного по роте, какие изучали в его мире. Заставив записать слова в тетрадь, я сделал опечатываемую коробку, которую теперь следует сдавать дневальному. А ещё теперь Сашка собственноручно моет пол в оружейке.

Ещё раз проверив слепок, я пошёл наверх. Вроде бы порядок. Вроде бы и придраться особо не к чему. Я только позавчера все проверял сам. И помещения, и учётные книги, и оружие.

В операторской к самому экранцу прилип Иван, щелкая рукояткой регулятора. На самом сказочном блюдце с голубой каёмочкой яркая точка скакала из одной стороны в другую, словно шальная блоха. По полутьме помещения разливался странный звук. Свист, характерный для пробоя, то набирал силу, то снова спадал, почти исчезая. Силу и тон он менял хаотически, словно стонущее привидение в заброшенном замке. Хотя можно было его сравнить с воем ветра в слуховом окне.

— Сломалось, что ли? — буркнул я сквозь зубы.

Ванька быстро поглядел в мою сторону, а потом вскочил, вытянувшись по струнке.

— Не могу знать, ваше высокоблагородие! Уже час, как такая ахинея. Если не настрою, придётся все лампы по одной проверять.

— Да, как оно все не вовремя, — снова процедил я, покачав головой, словно она у меня разболелась. — Прямо во время инспекции.

Зазвенел телефон, и я взял трубку.

— Ало, Евгений Тимофеевич, они уже здесь.

— Проклятье, — буркнул я, ещё раз бросив взгляд на бегающую истеричной белкой точку, и направился к лестнице. Лишь у самых ступеней изменил решение и пошёл к комнате Анны. Всевидящую тоже нужно озадачить.

Пройдя немного дальше, остановился перед дверью и занёс руку, дабы постучать, но не успел. Изнутри щёлкнул затвор, и дверь неспешно распахнулась.

На пороге стояла зарёванная Кукушкина. Она прижимала к груди небольшую подушку и глядела пустыми глазами перед собой.

— Анна? — тихо позвал я, пытаясь понять, что произошло. Никогда не видел ее такой. Неужели обидел кто.

Девушка покачала головой, все так же глядя в пустоту.

— Все хорошо.

— Хотелось бы верить, — произнёс я. — Вы-ы-ы…

— Я сейчас спущусь. Они ведь тоже. И этот толстый. Зачем ему Вероника? Он же ее не любит. А у него жена красивая, которая его ждёт, — пробормотала Анна, не дав мне договорить. Казалось, она сейчас находилась в каком-то своём мире. В мире, где прошлое, настоящее и будущее сплетены в одно целое. В мире, в котором людям не место.