— Ну-с, позвольте полюбопытствовать, кто у нас здесь? — спросил Бодриков с видом кота, ожидающего сметану. — Давайте начнём с вас, моя дорогая.

Он указал ладонью на девушку в платье воспитанницы института благородных девиц и накидкой с капюшоном без рукавов. Платье было небесно-голубым с белым воротничком и такими же манжетами, а накидка — серой. Голубой цвет платья полагался выпускницам и воспитанницам старших курсов.

Я смотрел на институтку с лёгким ожиданием, словно сам находился на экзамене. Только оценивали моё чутьё руководителя в наборе работников.

Барышня сделала лёгкий книксен в знак приветствия и представилась. При этом мне показалось, что за нарочитым хладнокровием скрывалась настороженность затравленного зверька.

— Анна Дмитриевна Кукушкина, выпускница Новообского института благородных девиц. Получила приглашение как кандидатка на работу.

Я раскрыл папку и продолжил за неё.

— Соискательница на должность специалиста по сверхчувственному бытию. Чин, согласно табеля о рангах, двенадцатый — губернский секретарь. Соответствует войсковому званию поручик. Испытательный срок три месяца.

— Класс псионик, — тихо пробормотал Сашка. Правда, это он так думал, что тихо. На деле его услышали все.

— Теперь вы, сударыня, — перевёл своё внимание барон на следующую персону.

— Я? — опешивши, спросила крестьянка. Она даже обернулась назад, ища, с кем Бодриков разговаривает.

— Вы. Вы.

На лице начальника возникла улыбка.

— Ну, Настя я. Настя Иголкина. Я эта, работать. Меня позвали. Вот он позвал.

Девушка вытянула руку и показала в мою сторону пальцем, а я вздохнул. Придётся помучиться с ней. Благо не старуха, которую ничему не научишь, но все же пользы от неё должно быть больше.

— Анастасия Павловна Иголкина. Шестнадцать лет. Соискательница на должность фельдшера. Чин по табелю четырнадцатый — коллежский регистратор, самый начальный. Испытательный срок три месяца, — зачитал я, поймав презрительный взгляд Кукушкиной, обращённый к Насте. Ой тяжело с ними придётся.

— Класс хилер, — снова пробормотал Никитин непонятную фразу.

— Это чё, я благородие теперь? — шмыгнув носом, спросила девчушка.

— Если стараться будете, — с улыбкой кивнул я.

— Ну я, эта, буду. Вы только, барин, скажите, чё делать.

— Ага, — снова прозвучал совершенно нетихий шёпот Никитина, — я танковать буду. А тут ещё неведомый персонаж должен быть, фейсом торговать.

— Фейсом торговать? — раздался мягкий мелодичный голос со стороны лестницы, — фейсом, это от английского лицом? Забавное словосочетание. Если надо, буду и фейсом торговать.

Я резко обернулся, сжав губы, и уставившись в голубые глаза молодой женщины.

— Это ваше собеседование? — зло спросил я у барона, но тот хитро прищурился и не ответил.

— Вот это няшка, — восхищённо протянул Никитин.

— Что ты здесь делаешь? — сдержанно произнёс я.

— А что, я должна быть как вдова при живом муже? Да и врачи говорят, что я почти здорова, — ответила Ольга Ивановна Тернская.

Я всю ночь просидел в своём кабинете, стискивая в пальцах лампу. Во-первых, сказывалась бессонница после небольшого, приступа, посетившего меня вчера вечером, а во-вторых, появление Ольги совершенно не входило в мои планы. Понимаю, что Бодриков сам потерявший в том году жену от пневмонии, приобрёл бзик на семейных ценностях, и имеет большое желание воссоздать мою семью, но тут особый случай. Не моя она жена. Не моя. Она супруга того прежнего Тернского, погибшего в Петергофской мясорубке, а я ныне совсем другой человек. Причем, и ни Евгений, и ни тот, из другого мира.

Хотелось бросить лампу в стену, и бить первую попавшуюся под руку мебель любым из клинков, висящих на стене, и желательно тем, что потяжелее. Хотелось выбить окно и прыгнуть в сад, и там кричать на луну. И отнюдь не потому, что я ее ненавидел. Наоборот, я боялся ей навредить. Ведь после моего перевоплощения, я чуть не избил супругу, лишь неимоверным усилием воли сдержав того психопата, что стал частью меня.

И сейчас я проклинал барона, с его неуместной инициативой. Прежнему Тернскому было до сих пор глодал стыд и желание уйти, хорошо упрятанная под внешней холодностью и отчуждённость. Впрочем, моё альтер эго лишь злорадно посмеивалось над безнадёжным романтиком Евгением. Хотя я уже не мог отличить, кто есть кто.

«Nolitesolliciti parva, ut supra eam. Не думая о мелочах, будь выше этого», — всплыло любимое изречение Мака Люция, которым он жил и которое ставил во главу угла во всём.

Наверное он прав. Я глянул на посветлевшее окно. Уже наступило утро и надо приступать к первому дню с полноценной командой, раскисать нельзя. Пальцы разжали стекло лампы и взяли со стола папку с документами, и я направился к двери, подняв руку и дотронувшись пальцами до висевшего над дверью герба, изображавшего наполовину оскалившегося льва с большой гривой, наполовину рыбу с длинным витым хвостом. Таким был в другом мире геральдический морской лев, и прикосновение к нему было одним из моих собственных ритуалов. Хотя я уже сам запутался, кем был больше, Тернским или тем, другим.

На часах была половина восьмого утра, и я очень тихо прошёл мимо своей комнаты, куда заселилась Ольга, и воспользовался умывальником. А после спустился в столовую, которая совмещает в себе ещё и роль зала для совещаний. Удобная вещь, знаете ли, завтракать и ставить задачи на день. Когда-то прежний хозяин усадьбы специально распланировал дом так, чтоб танцующие гости могли сразу пройти к столу, и сейчас этот момент очень пригодился.

Сонная повариха Маша поставила передо мной кофе, омлет с беконом и жареные гренки. Последние я особенно любил.

— Принеси еще кофе, — произнес, протирая ладонями лицо, — и отца позови.

Маша ловко убежала, чтоб принести весь кофе разом. Она имела обыкновение приходить перед полдником, а утренний кофе варила одна из горничных, та, что дежурила в ночь. Дело-то нехитрое. Но сегодня день особый.

Маша, скользнув заспанной тенью, поставила ароматно парящую турку, а следом в столовую, смежную с гостевым залом, заглянул Старый, который, как всегда, проспал всю ночь в обнимку с обрезом в дорогом кресле, поставив возле себя телефон и накрыв элемент мебели покрывалом.

— Стареешь, — сурово взглянув на дневального, произнёс я, — позже меня проснулся. Вернуть тебя на недельку в полк, чтоб ты там с остальными распорядку выучился.

— Да куда уж больше стареть, ваш высокородь? А то, что уснул, так не гневайтесь. Я полночи таскал мебель. Ванька тощий как весло, и если бы не Сашка, мы бы пуп надорвали. Он один шкап по комнате вашей двигал. Ваша супруга с собой два воттакенных сундука с тряпками, то бишь с платьями и прочими вещами привезла. Из нижней гостевой шкап притащили. Кровать сменили. Горничные все белье поменяли. А ещё у ней фотографическая студия в чемодане. Тоже бегали, готовили коморку. Весь хлам выкинули.

Старый развел руками, указывая размер скарба жены, но походило это на байки рыбака или охотника, ибо не бывает сундуков в рост человека. А про студию я помнил, только не думал, что все будет оккупировано так быстро. Старый чулан рядом с узлом связи был без окон и как раз годился для проявления и просушки фотографий.

— Еще раз проспишь меня, — для видимости сурово произнёс я, — кресло в кабинет прикажу унести.

Судя по замершему лицу Старого, это оказалось ударом под дых. Я довольно ухмыльнулся и отпил глоток крепкого напитка.

— Иди, труби подъем.

Дневальный сразу исчез, а по штаб-квартире разнёсся хрипловатый крик.

— Подъем! Все на завтрак! Подъем!

Пока он извещал о начале нового дня, Маша расставила подносы с манной кашей, чашки с чаем и столовые приборы. Я успел отъесть половину омлета, когда в столовую один за другим стали проходить мои подчинённые. Это был первый день, и мне крайне важно было увидеть их. Увидеть, как они входят, что делают.