Строго говоря, эта архаика так и не была полностью преодолена. Средневековая Норвегия — страна с лично свободным крестьянством и с относительно слаборазвитыми феодальными институтами. Каковы же условия, предопределившие эту специфику и незрелость классовой структуры9 Отсюда тема книги — дофеодальное общество в Норвегии1.
Эта монография непосредственно примыкает к книге «Свободное крестьянство феодальной Норвегии» (Μ., «Наука», 1967)2. Собственно, она должна была бы предшествовать этой книге, посвященной анализу процесса формирования феодального строя и отношений между держателями и крупными землевладельцами, между крестьянством и государственной властью1. Главной целью книги «Свободное крестьянство феодальной Норвегии» было обоснование правомерности определения социального строя этой страны в XII—ХШ вв. как феодального и, далее, раскрытие места свободного крестьянства в рамках таким образом охарактеризованной социальной структуры. Автор и ныне придерживается по основным вопросам взглядов, изложенных в упомянутой книге. Однако дальнейшее исследование поднятых в ней проблем склоняет меня к более осторожной формулировке некоторых тезисов. Подчеркивая отсутствие в средневековой Норвегии ряда признаков «классического» феодализма, я делал упор на специфичности норвежского социального строя, но возражал против акцентировки его недоразвитости. Возможно, более точным было бы объединить оба эти явления и видеть в «незавершенности», слабом развитии феодализма источник своеобразия социальной структуры средневековой Норвегии4. Именно потому, что значительная часть норвежских бондов сумела сохранить существенные элементы своей личной свободы и экономической самостоятельности и господствующему классу Норвегии не удалось подчинить крестьян частновотчинной власти в такой степени (и в таких формах), как это произошло в ведущих странах феодального Запада (а несколько позднее и в Дании), феодальные отношения получили здесь сильную государственно-политическую окраску: как и везде в средневековой Европе, в Норвегии крестьянство превратилось в объект эксплуатации, но главным субъектом последней в первую очередь была королевская власть5.
Присматриваясь к формам эксплуатации населения, применявшимся государством и служилыми людьми, мы опять-таки встречаемся с трансформированными и приспособленными к новым условиям архаическими институтами: поборы и ренты (вейцла), взимаемые с бондов королевскими агентами, или лендрманами («ленниками»), несут на себе явственный отпечаток происхождения из кормлений, пиров и подарков, которые были характерны для отношений между правителем и соплеменниками в варварском обществе; первый постоянный налог, известный на всем скандинавском Севере, — лейданг (оставляя в стороне церковную десятину) не что иное, как коммутированная служба в народном ополчении. Не менее симптоматично и то, что светская часть господствующего класса — рыцарство организовано в королевскую дружину и отношения между его членами и государем в известной мере моделируются по образцу отношений вождя с верными людьми. Реальное содержание всех этих институтов уже совершенно иное, нежели в дофеодальной Скандинавии, но следы их генезиса удивительно живучи.
Норвежский феодализм как бы не сумел порвать пуповину, соединявшую его с варварским общественным строем, в лоне которого он сформировался. Не по этой ли причине многие историки до сих пор отказываются считать социальную структуру Норвегии XIII в. феодальной: слишком сильны «родимые пятна» предшествовавшей стадии развития.
Однако в основе этой общественной структуры лежала социальная, правовая и экономическая противоположность между привилегированным, правящим военно-служилым «сословием» и духовенством, с одной стороны, и оттесненным от военного дела и управления трудовым крестьянством, за счет которого жило все общество. — с другой. Присущее феодализму «разделение труда» можно проследить в Норвегии ХШ в. с достаточной ясностью.
Норвежский лейлендинг-арендатор не был поглощен вотчинной структурой в такой мере, как это произошло в большинстве феодальных стран Европы, — он вел самостоятельное хозяйство, ограничиваясь уплатой ренты продуктами. Крестьянское землевладение и в этот период сохраняло живые связи с отношениями собственности дофеодальной эпохи. Среди лейлендингов имелась значительная прослойка крестьян, которые наряду с участком, снимаемым у крупного владельца, обладали и собственной усадьбой или частью ее, либо были наследниками подобных собственников. Может быть, нигде так ясно, как в Норвегии, не видна мелкокрестьянская основа феодального строя6.
Но правильно понять эту основу феодального строя можно только в том случае, если отчетливо представить себе ранние стадии истории крестьянства, — в особенности важно это для страны, где дофеодальное прошлое наложило столь мощный отпечаток на феодальную действительность.
Тематически моя работа примыкает к исследованиям тех историков, которые изучают генезис феодализма. А.И. Неусыхин поставил проблемы ранних форм земельной собственности, большой семьи, реального содержания свободы в дофеодальный и раннефеодальный периоды и ее изменений в связи с эволюцией земельной собственности. Исследования А.И. Неусыхина7 убедительно продемонстрировали, что изучению процесса становления феодализма с необходимостью должно предшествовать всестороннее выяснение его предпосылок:"''
При разработке истории Норвегии, страны с замедленным темпом социального развития, перед исследователем встает вопрос о возможностях феодализации общества, выходящего из стадии родо-племенного строя при отсутствии интенсивных внешних влияний, вне синтеза с элементами рабовладельческого строя, — преимущественно за счет «внутренних ресурсов» варварского общества. Рассмотрение этих «внутренних ресурсов» норвежского общества периода раннего Средневековья в исследовательском плане предполагает разработку ряда важных вопросов. Это прежде всего структура землевладения на начальных ступенях его развития и роль большой семьи как социальной и хозяйственной единицы варварского общества. На норвежском материале большая семья (или домовая община) может быть изучена, пожалуй, более детально, чем где бы то ни было. Живучесть в Средневековой Норвегии института одаля — специфической для Скандинавии формы земельной собственности большой семьи дает возможность увидеть новые аспекты дофеодального строя землевладения в целом. Здесь удается ближе рассмотреть проблему характерного для архаических социальных структур отношения человека и человеческой группы к земле, далекого от чисто потребительского и инструментального ее присвоения и использования.
Немалый интерес представляет вопрос об общине в стране, где в Средние века отсутствовали деревенские поселения и преобладала хуторская система и где соотношение земледелия и животноводства разительно отличается от соотношения этих форм сельского хозяйства во многих других странах.
Выяснение дофеодальной структуры земельной собственности и ее эволюции обнаруживает социально-экономическую основу норвежского общества в раннее Средневековье и позволяет понять те сдвиги, которые происходили в нем в этот период.
Среди проблем социального строя особый интерес представляет проблема состава той широкой, основной части общества, которую медиевисты характеризуют терминами «общинники», «рядовые свободные», «свободные крестьяне» (в Скандинавских странах это «бонды» — понятие в высшей степени неопределенное и емкое).
Процессу классообразования предшествовала сложная и многообразная трансформация варварского общества и в первую очередь этой массы населения.
Однако я хотел бы подчеркнуть, что работа, задуманная с целью выяснения предпосылок феодального развития, постепенно переросла в исследование социальной структуры, которая вряд ли может быть вполне корректно определена как «дофеодальная». Центр тяжести переместился на выявление специфики этой структуры безотносительно к тому, что из нее впоследствии вырастет, — сходные структуры, по-видимому, могут быть встречены в разные эпохи и в разных частях мира, и поэтому существенно установить их признаки и системы связи между этими признаками, присущие обществам, которые не принадлежали, строго говоря, ни к общинно-родовому, ни к раннеклассовому строю.
