П.Г. Виноградов, несомненно, правильно решил вопрос о фольк-ленде как форме землевладения, обусловленной народным правом. Он доказал, что фолькленд был обычным видом земельной собственности в начальный англосаксонский период, когда распоряжения землей еще не существовало. Выводы его, подтвержденные тонким и убедительным исследованием источников, были приняты большинством ученых⁷, в частности их подтвердил дополнительным анализом Ф. Мэтланд⁸. Наряду с этим, однако, в выдвинутой П.Г. Виноградовым концепции содержалось глубокое противоречие: оно заключалось в истолковании соотношения фолькленда и бокленда. Считая, что переход от собственности на землю, ограниченной правом родичей, к полной частной собственности был возможен только в результате пожалования королевской грамоты, П.Г. Виноградов неисторично подходил к вопросу о закономерностях развития землевладения. В действительности возникновение частной собственности на землю не могло быть продуктом одного лишь римского влияния. Виноградов не замечал внутренней трансформации фолькленда, происходившей независимо от распространения королевских пожалований. Большинство грамот, оформлявших пожалования королями земель в бокленд, было выдано церкви, а не светским лицам; если принять точку зрения Виноградова, то останется совершенно непонятным, каким образом духовенство могло приобрести эти земли. Нельзя объяснить тогда и другое: какой был для церкви смысл превращать ее владения в свободно отчуждаемую собственность — ведь она обычно своих земель не отчуждала?

Эти возражения возникают в связи с тем, что Виноградов, на наш взгляд, неправильно истолковывал королевские пожалования в бокленд: он опирался на представление о частнособственническом характере землевладения в средние века, иначе говоря, переносил в прошлое социально-экономические категории, свойственные буржуазному обществу.

Высказанные выше соображения приводят к необходимости дальнейшего анализа фолькленда. Исходя из того понимания его, которое выдвинул П.Г. Виноградов, мы хотели бы попытаться установить основные этапы развития этого вида земельной собственности на протяжении англосаксонского времени, так как убеждены, что с VII—VIII вв., когда основную массу населения составляли свободные общинники, по IX—XI вв., когда укрепились феодальные отношения, фолькленд не мог не претерпеть существенных изменений. Помимо этого, представляется небесполезным задаться вопросом о том, каковы были отличительные признаки фолькленда в наиболее ранний период истории англо-саксов. Поэтому дальнейшее изложение подразделяется на две части: фолькленд как владение «по народному праву» и эволюция фолькленда в связи с общим развитием англосаксонского общества.

Значение исследования фолькленда для уяснения истории англо-саксов столь же велико, как аллода — для понимания истории франков. Пониманию сущности этого института препятствует крайняя скудость сведений о нем, содержащихся в документах. Несколько упоминаний в грамотах и законах — вот и все, что имеется в распоряжении исследователя. Поэтому имеет смысл обратиться предварительно к рассмотрению аналогичной, на наш взгляд, формы землевладения в Норвегии, где в силу замедленности социально-экономического развития архаичные поземельные отношения сохранялись дольше, чем в других странах, и нашли более широкое отражение в памятниках права. Речь идет об ода-ле, специфической скандинавской разновидности дофеодального землевладения, которая, однако, наряду с только ей одной присущими чертами имела и важные признаки, общие и с франкским аллодом и с англосаксонским фольклендом. Во всяком случае, сопоставление этих институтов могло бы способствовать, по нашему мнению, лучшему уяснению существа и особенностей каждого из них. Необходимое условие сравнения социальных явлений из истории разных народов — одинаковая степень изученности сравниваемых объектов. Мы решаемся прибегнуть к сопоставлению фолькленда с одалем, отправляясь от проделанного нами исследования последнего на материале древнейших памятников права Норвегии — так называемых областных законов, записей обычного права отдельных областей, которые отражают раннюю стадию развития земельной собственности⁹.

Задача, стоящая перед нами в даннОхМ исследовании, позволяет ограничиться краткой характеристикой основных черт одаля.

1. На самом раннем этапе своего развития, нашедшем отражение в памятниках права, одаль представлял собою собственность патриархальной семейной общины, в которую входили родственники трех поколений: отец с матерью; их дети; члены семей взрослых сыновей, а иногда и семьи замужних дочерей; кроме того, в состав общины могли включаться также братья отца со своими семьями, не выделившиеся из этого коллектива. Все эти родичи совместно вели хозяйство на земле одаля, вместе жили (норвежскими археологами обнаружены жилища таких домовых общин, рассчитанные на два-четыре десятка жителей). Прбва собственности на землю тогда, строго говоря, вообще не существовало, как не было и свободы распоряжения ею. Сородичи участвовали в обработке земли и пользовались ее плодами, находясь в том производственном коллективе, вне которого ведение хозяйства было про-сто невозможно. Большая семья являлась частью рода, охватывавшего более широкий круг родичей (вплоть до шестой степени родства), и начала выделяться из него по мере разрушения родовых связей и утраты им хозяйственных и частично общественных функций. Поэтому можно сказать, что одаль как владение семейной общины явился в Норвегии переходной формой от землевладения родовой общины к индивидуальному землевладению.

2. Одалем называлась не только земля, принадлежавшая семейной общине, но и самое право на эту землю. В отличие от других категорий владения, коль скоро таковые возникали, право одаля характеризовалось чрезвычайной полнотой обладания землей. Но эта полнота прав членов семейной общины не имела ничего общего с правом частной собственности (jus utendi et abutendi). Право одаля предполагало нерасторжимость связи между землей и владевшей ею большой семьей. Даже если ее члены (одальманы) по той или иной причине были вынуждены расстаться со своим владением, они в течение длительного времени не утрачивали права одаля и имели возможность вернуть себе землю, уплатив выкуп. Продажа одаля (в то время, когда она сделалась возможной) была ограничена: сородичи владельца, продающего свою землю, имели преимущественное право на ее покупку, что способствовало сохранению земли в пределах определенного круга родственников. Такой же характер носил и порядок наследования одаля: он распространялся прежде всего на родственников по мужской линии и мужского пола. Со временем лишь дочь и сестра также приобрели право наследовать землю, но близкие родственники — мужчины могли ее выкупить и у них. Принцип тесной связи большой семьи с земельным владением нашел свое выражение в правиле, согласно которому земля делалась одалем лишь после того, как находилась в обладании по крайней мере трех последовательных поколений родственников мужского пола и по мужской линии и перешла к четвертому, т.е. стала собственностью всех возможных членов большой семьи (нередко требовалось, чтобы земля находилась в руках родственников даже на протяжении пяти поколений). Поэтому для доказательства наличия прав одаля на землю, оспаривавшихся в суде, достаточно было перечислить соответствующих родственников, обладавших ею в течение ряда поколений.

Как видно из изложенного, одаль был наследственным земельным владением. «Право собственности» основывалось на наследственном обладании землей, а не на каких-либо документах, которые в то время еще не были знакомы норвежцам.

3. Переход от коллективного землевладения больших семей к индивидуальному происходил в Норвегии относительно медленно, и можно наметить некоторые промежуточные его стадии. При сохранении владения большой семьи могли происходить разделы земли для обособленной ее обработки в течение определенного срока силами индивидуальных семей, входивших в состав семейной общины. Эти разделы, насколько можно судить по имеющимся в судебниках данным, не носили характера периодических переделов; выделенные во временное пользование участки затем могли быть вновь возвращены для совместного пользования ими всем коллективом большой семьи. Однако какими бы причинами подобные временные разделы ни обусловливались, они расширяли возможность личного накопления и, следовательно, усиливали тенденцию к окончательному разделу семейной общины на хозяйства отдельных «малых» семей. Такие разделы в VIII—IX вв. приобрели широкие размеры.