Несмотря на то что главным делом для него оставались подготовительные изыскания к эссе о Бодлере, Беньямин снова проявлял активность на нескольких издательских фронтах разом. Он по-прежнему писал рецензии для Zeitschrift. Летом одновременно с переводом «Рассказчика» на французский он сочинил рецензию на антологию произведений Шарля Фурье, а теперь работал над рецензией на La photographie en France au dix-neuvième siècle («Французская фотография XIX в.») – исследование, написанное его подругой Гизелой Фройнд, а также над рецензией на книгу Die Macht des Charlatans («Власть шарлатана») австрийской журналистки Греты де Францеско. Все три рецензии имели более или менее непосредственное отношение к исследованию о пассажах. Фурье была посвящена отдельная папка в «Пассажах» – папка W, в которой собраны поражающие своим разнообразием материалы о воображении, педагогике и социально-индустриальном контексте раннего социализма, а на исследование Фройнд (и в опубликованном, и в рукописном вариантах) Беньямин ссылается в нескольких различных контекстах, имеющих отношение к промышленному применению фотографии и к связи фотографии с процессами, шедшими в жанровой живописи XIX в. и в среде культурной богемы. В собрании материалов по пассажам у Беньямина даже нашлось место для цитаты из книги де Францеско о шарлатане, принятой им с некоторыми оговорками, несмотря на личную симпатию к ее автору (см.: BA, 206). Фигура шарлатана была связана с промышленными фантасмагориями во Франции начала XIX в. и в первую очередь с тактикой коммерческой рекламы, разрабатывавшейся в эпоху Фурье; можно сказать, что сознательным шарлатанством порой занимался и сам Фурье. Такое перекрестное опыление работы над рецензиями и изысканий о пассажах вполне соответствовало одному из однозначно неклассических методологических принципов, сформулированных в начале папки N: «для всего, о чем ты думаешь в конкретный момент времени, необходимо любой ценой найти место в существующих замыслах» (AP, N1,3).

В сентябре Хоркхаймер представил Беньямина Эмилю Опрехту, швейцарскому издателю, выпускавшему не только Zeitschrift für Sozialforschung, но и журнал Maß und Wert, с редакторами которого Беньямин уже наладил контакты. Совместно с Опрехтом Беньямин начал планировать для этого нового журнала информационную статью об Институте социальных исследований. После переговоров с редактором журнала Фердинандом Лионом, который недвусмысленно требовал избегать всяких намеков на «коммунизм», Беньямину в декабре удалось начать работу над статьей Ein deutsches Institut freier Forschung («Немецкий институт независимых исследований»); она была издана в следующем году. В начале ноября Беньямин послал Хоркхаймеру первое из нескольких длинных писем с обзором современной французской литературы. Это первое «письмо о литературе», не предназначенное для публикации, было посвящено новой пьесе Кокто Chevaliers de la table ronde («Рыцари круглого стола») (которую Беньямин изничтожает) и книгам Анри Кале и Дени де Ружмона; упоминалась в нем и книга Карла Ясперса о Ницше, вызвавшая у Беньямина замечание о том, что «по большей части философская критика после выхода за рамки исторического трактата… в наши дни способна лучше всего выполнить свою задачу, приобретя полемический облик» (GB, 5:600). Наряду с этими замыслами быстро продвигались и изыскания о Бодлере в Национальной библиотеке, и в середине ноября Беньямин мог сообщить Адорно, что «сумел просмотреть более или менее всю литературу о Бодлере, какая была мне нужна» (BA, 227). Вскоре, изучая политические работы французского революционера XIX в. Луи-Огюста Бланки, он снял вторую партию фотокопий с материалов о пассажах и переслал их в Нью-Йорк Хоркхаймеру.

15 ноября Беньямин предпринял шаг, имевший для него огромное значение. После почти пяти лет изгнания он подписал договор о съеме своей собственной квартиры на улице Домбаль в 15-м округе. Хотя, как оказалось, въехать в нее можно было лишь 15 января, сам он заявлял, что доволен условиями договора. В целом квартира была тесная, но ее планировка выстраивалась вокруг довольно просторной центральной комнаты, и в ней имелась большая терраса, на которой Беньямин летом мог принимать посетителей. Эта квартира стала его последним местом жительства в Париже вплоть до бегства в 1940 г. Между тем Эльза Херцбергер в конце декабря возвращалась из Америки, и ему пришлось думать, где ему жить после того, как он освободит ее chambre de bonne, и перед тем, как въедет в новое жилище. Как и во многих других случаях, неизменно верная Дора по-прежнему была в состоянии предоставить ему пристанище, и Беньямин предполагал к концу года отправиться в Сан-Ремо.

Перед этой недолгой отлучкой из Парижа, где политическая ситуация накалялась день ото дня, он посетил лекцию о Гегеле, прочитанную философом русского происхождения Александром Кожевым (Кожевниковым) в Коллеже социологии[436]. Эта группа интеллектуалов во главе с Жоржем Батаем и Роже Кайуа образовалась в марте 1937 г. на встрече в кафе Grand Véfour в Пале-Рояль; в июле 1937 г. о ее рождении возвестил журнал Батая Acéphale («Ацефал»). «Коллеж» представлял собой цикл лекций, читавшихся раз в две недели вечерами по субботам в заднем помещении книжного магазина Galeries du Livre, и Беньямин часто посещал их, хотя по большей части молчал. Данная группа ориентировалась на «социологию священного», призванную исследовать присутствие священного в современном мире и в ходе этого анализа выявить элементы новой общественной структуры. Беньямин явно тянулся к группе (или, как было у него в обычае, к ее краям), изучавшей проявления святости во внешне секуляризованном мире, новые разновидности человеческого сообщества и отношения между эстетикой и политикой. По мере все более тесного знакомства с группой он начал распознавать более тонкие различия между взглядами трех ее лидеров – Батая, Кайуа и Мишеля Лейриса – и более активно, хотя и не прямо, выступать против некоторых положений, выдвигавшихся каждым из этих авторов. Хоркхаймеру в ноябре 1937 г. он описывал выступление Кожева как четкое и впечатляющее – Беньямин осознавал, что влияние этого философа уже ощущается в Париже, не в последнюю очередь среди сюрреалистов, – но находил, что «идеалистическая» концепция диалектики, предложенная Кожевым, заключает в себе много спорного (см.: GB, 5:621).

В начале декабря Беньямин получил известие, что чета Адорно вскоре отправляется в Америку, где Адорно получил место музыкального руководителя исследовательского проекта на радио – этот проект финансировался Принстонским университетом – и где он собирался работать в тесном сотрудничестве с Хоркхаймером в нью-йоркском отделении Института социальных исследований. Адорно обещал Беньямину по-прежнему защищать его интересы в стенах института, а также сделать все возможное, чтобы выписать Беньямина в Америку – это следовало сделать «как можно скорее», поскольку «в относительно близком будущем неизбежна война» (BA, 228). Новость о неминуемом отъезде Адорно стала для Беньямина тяжелым ударом. Он мог утешаться лишь тем, что вскоре увидит своих друзей, так как они проводили рождественские праздники в Сан-Ремо. Соответственно, в конце декабря, в самый разгар забастовки парижских работников коммунальных услуг, он выехал в Италию, где теперь в пансионе Доры работал Штефан, решивший не возвращаться в Вену. Там Беньямин в последний раз встретил Теодора и Гретель Адорно.

Первые дни января 1938 г. застали Беньямина в Сан-Ремо, где он проводил время в обществе своих друзей Теодора и Гретель Адорно. Эти дни были заполнены интенсивным обсуждением их работы и ее руководящих принципов. Адорно зачитывал Беньямину отрывки из черновика своей книги Versuch über Wagner («В поисках Вагнера»), отдельные главы которой были в 1939 г. опубликованы в Zeitschrift под названием Fragmente über Wagner («Фрагменты о Вагнере»). Все трое отмечали то значение, которое для исследования о Вагнере имел разговор, состоявшийся на террасе кафе в городе Оспедалетти, расположенном на лигурийской Ривьере в нескольких километрах к западу от Сан-Ремо. Несмотря на незнакомство с теорией музыки, Беньямин был впечатлен способностью Адорно делать музыку Вагнера «социально прозрачной». Разговор неизбежно свернул на вопросы биографии и критики. Оба друга выражали сожаления в отношении предпринятой Кракауэром наивной, по их мнению, интерпретации некоторых аспектов жизни Оффенбаха как указания на социальные тенденции более общего плана. Беньямин дал высокую оценку физиогномическому портрету Вагнера, нарисованному Адорно, так как этот портрет был интегрирован в социальное окружение композитора без какого-либо посредства психологии.