Для Беньямина особое значение имело обсуждение исследования о Бодлере, к тому моменту уже далеко продвинувшегося. В начале года Беньямин пришел к убеждению, что для того, чтобы его работа о Бодлере в полной мере могла опираться на итоги его изысканий по пассажам, она должна быть книгой, а не статьей. К тому моменту, когда Беньямин приступил к этой новой работе, он уже более 20 лет занимался Бодлером. Он прочел «Цветы зла» во время Первой мировой войны и написал свои первые тексты о поэте (неопубликованные отрывки, озаглавленные «Бодлер II» и «Бодлер III») в 1921–1922 гг.; в 1923 г. была издана книга его переводов из Бодлера с «Задачей переводчика» в качестве предисловия. В 1938 г. Беньямин вполне осознавал все затруднения, встающие при углубленном анализе Бодлера. В предшествовавших исследованиях в центре внимания находился ранний Бодлер – его связи с романтизмом, сведенборговский мистицизм «соответствий», бегство в мечты и в идеал. Жид еще в 1902 г. отмечал, что ни об одном писателе XIX в. не говорилось столько глупостей, как о Бодлере. Беньямин, просматривая в 1938 г. собранные им обширные материалы, сделал аналогичное замечание о том, что большинство комментариев к творчеству поэта звучат так, «словно „Цветы зла“ никогда не были написаны». Но Беньямин понимал, что если он собирался открыть Бодлера заново, представив его как современную по своей сути личность – отчужденную, бездомную, угрюмую, – то ему следовало вырваться за «пределы буржуазной мысли» и определенных «буржуазных реакций». А он, безусловно, отдавал себе отчет в том, что его собственное мышление было сформировано его воспитанием в среде крупной буржуазии (см.: GB, 6:10–11).

Беседы с супругами Адорно о бодлеровском проекте затрагивали самый широкий круг вопросов, связанных с точкой приложения сил, расстановкой акцентов и критической методологией. Беньямин, несомненно, обсуждал с ними и открытие, очень серьезно сказавшееся на его замыслах. Поздней осенью 1937 г., продолжая изыскания в парижской Национальной библиотеке, он наткнулся на космологические размышления Луи-Огюста Бланки L’éternité par les astres («Вечность через звезды»). Великий французский революционер Луи-Огюст Бланки (1805–1881) отличился тем, что участвовал во всех трех главных парижских восстаниях XIX в.: Июльской революции 1830 г., революции 1848 г. и Парижской коммуне 1870 г. После каждого из них он был арестован и сидел в тюрьме. Работа «Вечность через звезды» была написана во время его последнего заключения в форте Торо во время Парижской коммуны. Впоследствии Беньямин признавался Хоркхаймеру, что при первом прочтении этот текст показался ему банальным и безвкусным, однако, ознакомившись с книгой повнимательнее, он увидел в ней не только «безусловную капитуляцию» Бланки перед социальным строем, одержавшим над ним победу, но и «самое ужасное обвинение в адрес общества, отражающего в себе этот образ космоса как проекции самого себя на небеса» (C, 549). Беньямин находил соответствия между представленной в книге точкой зрения Бланки на жизнь – как на нечто механистическое и в то же время адское – и той ролью, которую играют астральные метафоры у Ницше и Бодлера: эти соответствия он надеялся проработать в так и не дописанной третьей части книги о Бодлере.

Вернувшись 20 января в Париж, Беньямин обосновался в маленькой квартире на улице Домбаль, которую называл своим домом до самого конца своего проживания в Париже. Уже 7 февраля он мог сообщить Хоркхаймеру, что квартира удовлетворительно обставлена, и с неподдельным восторгом отзывался о террасе, откуда открывалась панорама парижских крыш. С нетерпением ожидая прибытия тех книг, которые временно хранились у Брехта в Дании, Беньямин признавался, как сильно он по ним скучает: «Лишь теперь я заметил, насколько глубоко во мне скрывалась потребность в них» (GB, 6:38). К концу марта на его книжных полках стало меньше места благодаря приятному сюрпризу: у одного из его друзей сохранилось «десять или двадцать» книг, оставшихся в его берлинской квартире и отправленных ему в Париж. Молодой коллекционер произведений искусства и писатель Эрнст Моргенрот, в годы изгнания издававшийся под псевдонимом Штефан Лакнер, вспоминал, что в гостиной квартиры на почетном месте висела акварель Пауля Клее Angelus Novus. Несмотря на неоднократные сетования на шум лифта, шахта которого располагалась рядом с квартирой, Беньямин в первые месяцы жизни на новом месте обнаружил – к большой пользе для своего бюджета, – что с огромной неохотой покидает свое жилье: такую радость ему доставляло наличие своего собственного убежища.

Все же он постепенно начал совершать вылазки с улицы Домбаль и вновь приобщаться к жизни города. В число тех вещей, которые привлекали его в первую очередь, входило искусство. В начале февраля он посетил выставку новых работ Клее в галерее «Симон» Канвейлера, отметив, что акварели Клее ему по-прежнему нравятся больше, чем картины, написанные маслом. Более непосредственное отношение к его трудам имела большая выставка работ сюрреалистов в Галерее изящных искусств на улице Фобур-Сент-Оноре:

Лакнер так описывает облик Беньямина в эту пору его жизни: «В его внешности не было ничего богемного. В те дни у него вырос небольшой, слегка выпиравший животик. Обычно он носил старый полуспортивный твидовый пиджак буржуазного покроя, темную или цветную рубашку и серые фланелевые брюки. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел его без галстука… Порой глаза за его круглыми очками принимали совиное, глубокомысленное выражение, и тогда не сразу становилось понятно, не шутка ли то, что он только что произнес вслух»[437]. Склонность к насмешливому юмору часто проявлялась в его отношениях с другими людьми. Встретив однажды на улице философа Жана Валя, Беньямин узнал от него, что Валь только что был у своего первого наставника, престарелого Анри Бергсона. Тот выражал беспокойство по поводу возможного китайского вторжения в Париж (притом что победа до тех пор оставалась за японцами) и обвинял во всех социальных проблемах железные дороги. Беньямин, слушая это, подумал: «А чем нас порадует Жан Валь, когда ему будет 81 год?» (BG, 219).

Жизнь Беньямина в Париже зимой 1938–1939 гг. разнообразилась частыми визитами его друзей из числа французов и немецких эмигрантов. Время от времени он встречался с Кракауэром; их интеллектуальный диалог 1920-х гг., послуживший решающим импульсом к творчеству обоих философов, сменился несколько неловкими взаимоотношениями. Они говорили о книге, посвященной кино, которую Кракауэр писал по заказу, но так и не дописал. Кроме того, Беньямин часто виделся с Ханной Арендт и ее будущим мужем Генрихом Блюхером. Беньямин познакомился с Арендт и ее первым мужем Гюнтером Штерном еще в то время, когда все они жили в Берлине; Штерн и Беньямин состояли в дальнем родстве. Ханна Арендт (1906–1975) выросла в Кенигсберге в Восточной Пруссии, в ассимилированной семье, принадлежащей к среднему классу. Она училась у многих виднейших интеллектуалов веймарской Германии: философии – у Мартина Хайдеггера, Карла Ясперса и Эдмунда Гуссерля, а теологии – у Рудольфа Бультмана и Пауля Тиллиха. Докторскую степень она получила за написанную под научным руководством Ясперса диссертацию о концепции любви у Августина. В середине 1920-х гг. Арендт состояла в любовной связи с Мартином Хайдеггером, хотя в то время об этом никто не знал; лишь в 1929 г. она познакомилась в Берлине со Штерном и вышла за него замуж. Весной 1933 г. после допроса в полиции она бежала из Берлина сначала в Чехословакию и Швейцарию, а затем в Париж. В годы парижского изгнания Беньямин и Арендт постепенно сблизились друг с другом. Начиная с 1936 г. вокруг них сложился небольшой кружок немецких эмигрантов. Эта группа, регулярно собиравшаяся на дискуссионные вечера в квартире Беньямина, включала Фрица Френкеля, художника Карла Хайденрайха, юриста Эриха Кон-Бендита, Генриха Блюхера и Ханана Кленборта, коллегу Арендт по еврейской благотворительной организации[438]. Блюхер молодым рабочим принимал участие в восстании «спартаковцев» в Берлине, а впоследствии стал активистом компартии. Почти не имея формального образования, он усердно занимался самообразованием. Беньямин, несомненно, познакомился с Блюхером еще в Берлине – либо через своего брата Георга, либо в то время, когда Блюхер работал ассистентом в неврологической клинике Фрица Френкеля. К 1938 г. Арендт стала одним из главных собеседников Беньямина по вопросам философии и политики. И Арендт, и Беньямин существовали на окраинах парижской академической философии, время от времени посещая лекции и водя дружбу с отдельными ее представителями, такими как Александр Кожев, Александр Койре и Жан Валь; Арендт с ее симпатиями к гегельянской и хайдеггеровской философии, несомненно, была ближе к этому рыхлому сообществу, чем Беньямин.