Беньямин вернулся в Париж в начале сентября, горя нетерпением начать серьезную работу над эссе о Бодлере. Возобновление его жительства в Париже началось с зондирования почвы в серии бесед с Хоркхаймером. Их встречи весьма способствовали укреплению между ними дружеских отношений: Хоркхаймер, оглядываясь на поездку в Париж, мог подтвердить, что «несколько часов, проведенных с Беньямином, входили в число самых чудесных моментов. Из всех наших друзей он наиболее близок к нам, причем намного более близок. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы избавить его от финансовых затруднений»[435]. Во время своего визита Хоркхаймер согласился обеспечить Беньямина средствами, которые бы позволили ему завести свою собственную квартиру, и создал фонд для содействия в приобретении материалов для исследования о пассажах и работы о Бодлере. Получив такую поддержку, Беньямин немедленно отдался своему прежнему распорядку жизни в его особенно напряженном варианте, с ежедневными изысканиями в Национальной библиотеке и стремительным разрастанием папки J в рукописи о пассажах – эта папка была посвящена Бодлеру. Мы имеем относительно мало сведений о жизни Беньямина «за пределами Бодлера» в последующие месяцы, настолько он был поглощен этой работой.
Хорошие известия от Хоркхаймера прибыли одновременно с бытовой неприятностью: когда Беньямин вернулся в Париж в начале сентября, оказалось, что ему не попасть в квартиру, в которой он снимал комнату в течение последних двух лет (см.: GB, 5:575–576). Урзель Буд в конце августа послала ему в Сан-Ремо письмо, полное недомолвок и уверток. В нем утверждалось, что комната Беньямина понадобилась ее дяде для «полуофициального» дела и что на кон поставлено ее собственное разрешение на работу. Письмо завершалось обещанием возместить все расходы, которые понесет Беньямин за то время, когда он не сможет пользоваться своей комнатой. В ходе нескольких унизительных разговоров, завершившихся предложением заплатить Беньямину 600 франков отступных (которых он так и не дождался), Беньямин узнал, что вместо него нашелся «более удобный жилец, которому… угрожает высылка из страны», и потому ему «особенно срочно требуется неофициальное место проживания». Беньямин понял, что удобная квартира на улице Бенар стала очередной перевернутой страницей в его жизни. «Едва ли для этого мог быть выбран более неподходящий момент, – писал он Адорно, – поскольку из-за всемирной выставки цены в парижских отелях и даже цены на намного менее полезное для здоровья жилье выросли не менее чем в полтора раза» (BA, 215). После недолгого пребывания в отеле «Пантеон» в 6-м округе Беньямин перебрался в «Виллу Никколо», отель в 16-м округе на улицу Никколо, 3, где прожил до конца сентября. Там он получил от Адорно сообщение о его бракосочетании с Гретель Карплус, состоявшемся 8 сентября в Оксфорде в присутствии Хоркхаймера и экономиста Редверса Опи, игравших роль свидетелей. Это известие явно застало Беньямина врасплох, и ему не сразу удалось сочинить приличествующий ответ – супруги Адорно расценили это молчание как упрек. Адорно попытался смягчить удар, сообщив ему, что на свадьбе присутствовали только свидетели, а также жена Хоркхаймера Мейдон, родители Адорно и мать Гретель. Он утверждал, что «больше об этом никто ничего не знал, и мы не могли сообщить вам подробности, не породив совершенно неоправданных недоразумений личного характера… Заклинаю вас относиться к этому делу так, как оно того действительно заслуживает, и не обижаться, поскольку в противном случае вы будете к нам несправедливы». Извинения Адорно завершаются на странной и двусмысленной ноте: «Мы оба преданы вам и не оставили никаких сомнений в отношении этого факта и у Макса; более того, мне кажется, что теперь я могу сказать это и о нем тоже» (BA, 208). Этот вывод предполагает, что, по мнению Адорно, Беньямин и Хоркхаймер вели друг с другом соперничество за его симпатии и что Беньямин не был приглашен на свадьбу именно по этой причине. Хотя ответ, который Беньямин в итоге дал на это письмо, утрачен, более вероятно, что если он и чувствовал себя уязвленным этими событиями, то из-за Гретель, а вовсе не из-за Хоркхаймера. Эротические увлечения Беньямина были весьма сложными, но не включали, насколько нам известно, гомоэротический аспект. Мы не можем сказать того же в отношении Адорно.
Как раз тогда, когда Беньямин уже решил, что больше не может себе позволить даже самый дешевый отель, его спасло полученное от Эльзы Херцбергер, богатой знакомой Адорно, предложение бесплатно пожить в комнате для прислуги в ее квартире на улице Шато, 1 в Булонь-сюр-Сен, пока хозяйка с горничной будут находиться в Америке (в течение примерно трех месяцев). К 25 сентября Беньямин поселился в крохотной комнатке, где, «если посмотреть дареной лошади в зубы… можно увидеть, как я сижу… проснувшись уже в шесть часов утра, и вслушиваюсь скорее в океанические, нежели во вразумительные ритмы парижского уличного движения, которое грохочет в узкой асфальтовой скважине перед моей кроватью… так как кровать стоит как раз там, где находится окно. Если открыть ставни, то вся улица будет свидетелем моих литературных трудов, а если закрыть их, то я сразу же оказываюсь во власти чудовищных климатических крайностей, создаваемых (неконтролируемым) центральным отоплением (BA, 222). Спасаясь от этих неудобств, он сбегал по утрам в Национальную библиотеку, где продолжал свои изыскания по Бодлеру.
Даже бесплатное жилье не могло в полной мере уберечь Беньямина от резкого роста цен и девальвации французского франка (произошедшей летом): его финансовая позиция значительно ухудшилась по сравнению с началом года. Более того, «сомнительный квазиполусоциализм правительства Блюма» (BA, 222) – речь идет о правительстве Народного фронта, во главе которого в 1936–1937 гг. стоял Леон Блюм, – повлек за собой хроническую стагнацию строительной отрасли, которая, в свою очередь, вызвала нехватку жилья. Но Хоркхаймер сдержал слово. 13 ноября Беньямин узнал от Фридриха Поллока о том, что с этого самого момента институт начинает выплачивать ему повышенную стипендию, составлявшую 80 долларов в месяц, что было существенно меньше сумм, выплачиваемых постоянным авторам в Нью-Йорке, но все равно защищало от резких колебаний курса франка. Кроме того, Поллок уведомил Беньямина, что тот может ожидать отдельной выплаты в 1500 франков на поиски жилья. Адорно, который месяцами требовал от Хоркхаймера пересмотреть финансовые расчеты института с его важнейшим парижским автором, получил от Беньямина слова «искренней благодарности», а также замечание о том, что новая стипендия составляет «приблизительно три четверти того, что вы первоначально имели в виду для меня» (BA, 222).
В октябре Беньямина навестили друзья – Фриц Либ, Марсель Брион и Брехт со своей женой Хеленой Вайгель: двое последних прибыли в Париж для того, чтобы ознакомиться с новой французской постановкой «Трехгрошовой оперы» и провести репетицию новой одноактной пьесы Брехта Gewehre der Frau Carrar («Винтовки Тересы Каррар») с Хеленой Вайгель в главной роли. Беньямин, сопровождавший Брехта в театр на такие постановки, как Chevaliers de la table ronde («Рыцари круглого стола») Жана Кокто – «зловещая мистификация, свидетельствующая о стремительном упадке его способностей» (GB, 5:606) – и Voyageur sans bagage («Путешественник без багажа») Жана Ануя, был поражен явным отдалением Брехта от авангарда и ростом значения реализма в его творчестве. В этих спектаклях Беньямин видел, возможно, несколько близоруко свидетельство общего упадка театра, что подтверждало его прогноз, высказанный в эссе о произведении искусства. К этим свиданиям прибавлялись довольно регулярные встречи с колючим Кракауэром, позже прервавшиеся (в последний раз они виделись в сентябре в присутствии Хоркхаймера), а кроме того, Беньямин поддерживал контакты с такими парижскими друзьями, как Адриенна Монье, фотограф Жермена Круль и Анна Зегерс. «Все выталкивает меня, даже в большей степени, чем обычно, – писал он в октябре, – в узкий круг немногих друзей и в более узкий или более широкий круг моих собственных трудов» (C, 547).
