— Ну да… Понимаю, — отозвался я.

Странно, но во всех этих видеоконференциях люди стали общаться откровеннее, чем в офисе. Кажется, мы все друг для друга превратились во что-то вроде попутчиков. Да и крыша от самоизоляции ехала понемногу.

— А эти, — презрительно фыркнула Каннибаловна. — Да разве ж они умеют за себя постоять? Насмотрелись американских сериалов, где начальник орет «вы уволены!» и надо тут же паковать вещи в коробку, и думают, будто у нас так же. Если понадобится, половину офиса уволю одним днем, и никто не вякнет. При том, что могли бы упереться рогом — и хрен бы мы от них избавились.

До таких страстей, впрочем, пока не дошло. Однако «Натив» теперь выжимали, как лимон. Премии выдали только разработчикам, и то урезанные. Выплаты внештатникам сократились вдвое, потому что шли теперь из неофициального бюджета. Сотрудники массово обновляли резюме на хедхантерских сайтах, однако ушло в итоге только двое человек — экономику шатало, многие компании заморозили найм, так что изобилия вакансий не наблюдалось. А вот мы смогли нанять новых зубастых профи на довольно скромные зарплаты. Клиентская база пополнялась каждый день, работы было выше крыши. Пришлось под страхом следующего сокращения вводить практику сверхурочных, вечерами и по выходным. И да, от «Контр Страйка» остались только плакаты на стенах да ностальгические разговоры в курилке.

Жизнь тем временем постепенно налаживалась. К ковиду все попривыкли, сирены скорой на пустых улицах больше не пугали до усрачки. Многие переболели — тяжело, но не смертельно. В магазины вернулись раскупленные перепуганными гражданами крупы, в аптеки — антибиотики и жаропонижающие. Родители мои наконец перестали центнерами заказывать макароны и консервы. Детский сад и библиотека, где они работали, закрылись на карантин; я снял для них на лето дачу под Звенигородом и организовал доставку продуктов. Обычно родители моих подарков не принимали, но так напугались ковида, что безропотно согласились самоизолироваться за городом. Теперь наше общение ограничивалось созвонами, к моему немалому облегчению — не приходилось пересекаться с Игорем на семейных обедах. Видеть этого говнюка я не хотел, знал, что наору на него или, чего доброго, снова отмудохаю.

На майские правительство обрадовало внезапными выходными — пришлось писать в корпоративную рассылку гаденькое письмо, что к нам это якобы не относится, поскольку мы на удаленке и вообще должны пахать на немецких хозяев без продыха. На корпоративном языке это называлось «становиться более клиентоориентированными».

Я предпочел бы питаться бомж-пакетами и штопать носки, если бы это помогло скорее выплатить чертов кредит и расквитаться с этой каторгой. К сожалению, это оказалось невозможно — по правилам Дахау на погашение долга можно было переводить не более половины зарплаты. Вроде бы забота о благополучии ценного сотрудника, а на деле — продление кабалы. Так что деньги было тратить, по существу, некуда. Поездка в Рим с Вадимом оказалась для меня последней. Путешествовать теперь было и не с кем, и некогда — вот я и работал почти без выходных, разве что изредка проводил воскресенье на диване, тупо пырясь во все сериалы без разбора. Да и какие путешествия со всеми этими карантинами… Я смотрел видео в Интернете: улицы Рима, год назад нашпигованныее туристами со всего мира, теперь были пусты, словно в постапокалипсисе.

Дазуров так и остался в Дахау, хотя какие-то самолеты пусть редко, но уже летали. По видеоконференции я вытряс из него обещание, что если мы закроем второй квартал еще лучше, чем первый, он все-таки выделит нам премиальный фонд.

Хуже всех пришлось внештатникам. Они и в самом деле были заменимы, как фильтры в кофе-машине; армия сидящих дома и нуждающихся хоть в какой-то подработке людей росла с каждым днем. Если раньше они могли стабильно получать небольшую, но все же пристойную оплату, то теперь их доходы просели чуть ли не на треть. Однако разработка требовала все больше разнообразной разметки, и мы постоянно набирали людей. Мало кто выдерживал больше пары месяцев, но некоторые приноравливались. Смирнов опять закидал меня гневными письмами. Я звонил ему и терпеливо объяснял, что ситуация вот такая, и другой не будет, а он свободен расторгнуть наш договор в любой момент. Эх, хотел бы я иметь такую свободу! Смирнов меня выслушал, излил очередной ушат стенаний и снисходительно обещал подумать. Разумеется, никуда он не ушел — для таких неудачников, как он, другой работы просто не было.

То есть, конечно, настоящей не было, а вот инфоцыганство как раз переживало бум. Часть наших новых клиентов хотела рекламировать реальные товары или услуги, но большинство банально промышляли почти законным отъемом денег у населения. Предложения якобы трудоустройства, волшебные курсы быстрого получения востребованных профессий, разного рода марафоны желаний — все это сыпалось на измученных карантином граждан с каждой интернет-страницы и, к сожалению, оказывалось востребовано. Поток желающих вложиться в продвижение не иссякал. То ли стресс от самоизоляции так подействовал на население, то ли в самом деле болезнь ослабляла когнитивные функции.

Оля приезжала ко мне пару раз в неделю, обычно на ночь, но иногда и на все воскресенье. В нормальной жизни мне пришлось бы, наверно, водить ее по ресторанам и клубам, но теперь они были закрыты. Словно сбежавшие с уроков школьники, мы гуляли по опустевшим паркам, впитывая тревожную карантинную весну и покупая фаст-фуд в тех немногих забегаловках, которые почему-то не закрылись. Предполагалось, что праздношатающихся отлавливают и штрафуют патрули, и мы были готовы убегать и прятаться от них, но так ни на один и не напоролись; может, на самом деле их и не было. Иногда оставались дома, смотрели кино — открывали друг для друга фильмы, которые как-то прошли мимо. Иногда болтали, чаще о ерунде. Трахались, конечно, хотя уже даже не при каждой встрече — словно в нашей близости было что-то, кроме секса. Было ли? Оля ни разу не заговорила об этом, а я не спрашивал.

Однажды во время прогулки в парке телефон Оли зазвонил. Она отошла, но я успел узнать голос Мариночки, силиконовой секретарши Дазурова.

— У нас что-то случилось? — спросил я, когда Оля вернулась. — Чего она звонит в воскресенье?

— У нас? О, не у нас, у Марины… Она не по работе звонила, поговорить просто.

Я попытался сохранить невозмутимый вид, но брови сами по себе поползли вверх.

— Мы с Мариной давно дружим, с института еще, — пояснила Оля. — Она на самом деле умная и добрая. И не всегда выглядела… вот так. Ей просто деньги нужны очень, у нее мама болеет…

Меня поражало, как Оля во всяком человеке умеет разглядеть хорошее. Даже во мне что-то стоящее увидеть умудрилась…

О Дазурове мы иногда вспоминали в связи с работой, но после первого вечера о своем браке Оля больше ничего не рассказывала — как и я молчал о злополучном корпоративном кредите. Произошедшее на корпоративе я расплывчато объяснил семейными обстоятельствами и закруглил тему. Оля наверняка могла бы как-то помочь мне с деньгами, но карьера альфонса — одна из немногих еще более отвратительных, чем моя.

Оля испытывала ко мне какие-то чувства или просто для нее нормально было бегать налево, чтобы хоть так скрасить постылый брак? Поначалу я попросту не хотел этого знать, но в итоге любопытство взяло верх, и я спросил:

— Что заставило тебя, умницу-красавицу, спутаться с таким неудачником?

— Да с чего ты считаешь себя неудачником? — удивилась Оля. — Ты генеральный директор успешной фирмы вообще-то, если забыл.

Она лежала у меня на плече, расслабленная, обессиленная, почти счастливая. Свежие простыни были уже скомканы и пропитаны нашим здоровым потом.

— Обычный средней руки наемный менеджер.

— Ну вот зачем ты все время прибедняешься? На комплименты напрашиваешься? Хочешь, чтоб я принялась кудахтать, какой ты гениальный и восхитительный?

Оля села в кровати по-турецки. Чуть ли не впервые я увидел ее раздраженной. Странно, но такой она мне нравилась даже больше, чем на позитиве.