Через два часа обоз тронулся в путь. Ярослав понуро плёлся в самом хвосте колонны. Он уже сожалел, что погорячился и невольно обидел сестру. Да, Истислав болтун, из шкуры вон лезет, чтобы привлечь к себе внимание, но ведь это не такой уж большой порок. Наверное, есть в нём что-то хорошее, раз Зоряна к нему тянется. Надо помириться. Объяснить как-то сестрице, что не по злобе, а из-за беспокойства о ней наступил на хвост лайке. Истинную заботу и без слов можно выразить.

Зоряна поудобней устроилась на мягких подушках. Несомненно, карета, даже если она не парадная, а дорожная, ни в какое сравнение не идёт с путешествием верхом. И сесть можно как захочется, и лечь, поспать, если сильно устанешь. Красота! Горлица уселась рядом с девушкой, протянула ей серебряное блюдо, полное орехов.

— Угощайся.

— Спасибо, — Зоряна взяла горстку белых ядрышек, — Истислав, а ты орешков хочешь? Или собаки их не едят?

— Простые собаки может, и не едят, но я-то не простая собака, — вильнул перевязанным хвостом учёный, — к тому же из твоих рук я готов съесть хоть дождевого червя.

В подтверждение своих слов пёс одним махом слизнул орехи с ладони кощеевой дочери.

— Необычайно вкусно, — объявил он, проглатывая лакомство, — кроме того, очень полезно.

Истислав принялся рассказывать истории о том, как мешочек с орехами спасал жизни путешественников. Истории он, как видно, выдумывал прямо на ходу.

— Хорошо быть царской дочерью, — мечтательным тоном произнесла Зоряна, — едешь в карете на мягких подушках, орехи ешь. Не жизнь, а сказка.

Горлица вздохнула.

— Знаю, многие так думают. А я вот наоборот, иногда мечтаю, чтобы батюшка мой был таким же добрым, но не царём, а кузнецом или пахарем. Может, тогда он сейчас был бы здоров, и со свадьбой моей не торопился.

— Голубка моя, что же тебя так свадьба эта страшит? — Забота нежно обняла царевну, — вон, глаза опять на мокром месте. Прежде чем горевать хоть на жениха поглядеть надо.

— Ой, мамушка, не трави мне душу, пожалуйста. Я сама себе много раз те же слова говорила, да только всё равно тоскливо. Не хочется родную сторону покидать.

Царевна быстро провела ладонью по глазам. Забота крепче обняла свою подопечную, погладила по волосам.

— Успокойся, девочка. Ты же своими слезами и мне сердце надрываешь, а плакать-то не о чем. Ну не плачь, не плачь3.

— Я не плачу, мамушка. Видишь, уже совсем не плачу.

Зоряна посмотрела на Горлицу с долей зависти. Кощеева дочь совсем не помнила своей матери, и о материнской ласке лишь слышала. Да и вообще ласку, понимание, любовь видела от одного-единственного человека — Ярослава. Отец, конечно, гордился дочкой, но гордость эта была связана только с её колдовскими способностями, а до того, что у девушки на сердце царю Кощею дела не было. Она и не решилась бы никогда рассказывать батюшке о неудачах, будь то разбитая коленка или упорно не желающий запоминаться заговор. Только брату можно было поплакаться в плечо, не опасаясь при этом услышать: «Если хочешь реветь, то хоть не делай этого при мне». Зоряна отодвинула занавеску, взглянула в заднее окошко кареты. За вереницей повозок не было видно буланого жеребца. Всё ли с ним в порядке? Может, он ногу сбил, отстал, а за помощью не к кому обратиться. Она ведь утром так из-за Истислава рассердилась, что и забыла коня как следует осмотреть.

— Царевна, попроси остановиться на минутку. Мне Яра проверить нужно.

Карета остановилась. Истислав поднялся было с места, но Зоряна положила руку на его загривок.

— Лучше останься здесь. Я скоро вернусь.

Пёс со вздохом подчинился. Девушка со всех ног побежала вдоль обоза. Ярослав при её появлении не издал ни звука, только посмотрел на сестру пристально.

— Яринька, — Зоряна ласково коснулась гривы жеребца, — хороший мой. Давай помиримся, а? Мы с тобой всю жизнь как единое целое, стоит ли из-за ерунды ссориться? Братишка, у меня ведь ближе тебя никого нет. Прощаешь?

Ярослав нежно прихватил губами щёку сестрёнки.

— Ой, щекотно, — засмеялась та, — мир значит?

Конь кивнул.

— Вот и замечательно. Ты иди рядом с каретой, пускай царевна на тебя полюбуется. Завтра мы всерьёз ею займёмся.

Ночь, в небе светит луна, серебряная монетка. Серебрится в её свете высокая трава, покачивается под ветром. Я слегка поёживаюсь от холода и волнения. Отец смотрит на меня, скрестив руки на груди.

— Ну, сын мой, покажи, не зря ли я на твоё учение три года потратил.

Я киваю: слова всё равно застрянут в пересохшем горле. Втыкаю в землю нож, перевожу дыхание и шепчу слова заклинания. Стоит произнести первую строчку, как страх мгновенно отступает. Остаётся лишь цель. Закончив «призывать зверя из души», кувыркаюсь через нож. На тело разом наваливается тяжесть, гнёт к земле, заставляет встать на четвереньки, челюсти тянутся вперёд, пальцы, напротив, укорачиваются. В ноздри ударяет запах трав, резкий, пряный, глаза заволакивает туман. Дыхание перехватывает, я пытаюсь втянуть воздух ртом, но ничего не получается, дышать могу только через ноздри. Наконец зрение проясняется. Превращение завершилось. Осторожно поворачиваю голову сперва направо, потом налево, оглядывая собственное тело. Вижу покрытые золотистой шерстью бока, стройные ноги. Из груди вырывается радостное ржание. Получилось! В глазах отца впервые за всю мою жизнь мелькает что-то вроде одобрения.

— Не дурно. Если будешь стараться, то обряд превращения скоро не понадобится, сможешь принимать нужный облик, используя только собственную волю. Старайся, сын мой, и станешь могучим чародеем.

Радость моя немного угасает. Похвала Кощея вызывает лёгкую тревогу, но и она вскоре рассеивается. Гулко стучит в груди конское сердце, стоять на месте нет мочи. Громко заржав, мчусь галопом напрямик через поле. Земля гудит под копытами, ветер треплет гриву. И сам я чувствую себя таким же вольным, как этот ветер, ведь его нельзя выпороть или бросить в подвал за непослушание…

Ярослав вздрогнул и проснулся. Чувство свободы было таким… настоящим, как жаль, что оказалось всего лишь сном. Но раз снится, что скачешь по полю, значит, силы возвращаются. Это хорошо. Чутких ушей коснулось негромкое посвистывание. Жеребец насторожился. Птицы? Нет, свист не особенно напоминает птичью трель. Стало быть, человек. Ярослав пошёл в ту сторону, откуда слышался звук. Меж берёзовых стволов мелькала белая рубаха Добромира. Богатырь то нагибался к земле, то выпрямлялся. Конь вытянул шею, пригляделся. Так и есть, цветы рвёт. Он невольно издал похожее на смешок фырканье: уж больно потешно было видеть могучего витязя за таким несолидным занятием. Добромир обернулся.

— А, Ярик. Опять раньше других поднялся? Решил ещё как-нибудь надо мной подшутить, озорник? — он дружески ткнул лошадь в грудь, — но на самом деле я рад, что ты меня вчера искупал: кабы не это, царевна Горлица ни за что бы ко мне не подошла, и лицо моё платочком не вытерла. Я этот миг, наверное, до самой смерти не забуду. Ткань мягкая, пальчики тонкие. Вот, хочу теперь её отблагодарить — цветы подарить, — показал зажатый в левой руке жиденький букетик полевых цветов.

Ярославу подумалось, что такой подарок мелковат для царевны. Потому наклонился, и ткнул носом в крупную ромашку, растущую неподалёку. Срывать не стал, боясь смять нежный стебель.

— Помочь мне решил? — обрадовался Добромир, — ну давай, покажи, какие цветы на этой поляне самые красивые. У тебя наверняка на них чутьё.

Ярослав удивлённо уставился на богатыря. Просить лошадь помочь нарвать цветов для подарка девушке? Такое даже ему не приходило в голову. Хотя, может, и пришло бы, будь у него самого зазноба.

— Помоги, Ярик, — Добромир погладил жеребца свободной рукой, — пожалуйста.

Довольно непривычно было слышать просьбу, да ещё вежливую. Конь постоял на месте несколько секунд, потом сделал два шага, коснулся жёлтого как солнце одуванчика. Добромир сорвал его. Так понемногу, цветок за цветком собрали они подарок для царевны. Богатырь бережно прижал его к груди.