… Присутствующие с энтузиазмом восприняли эту новость. Семинар засняли на видеоленту, десятки копий которой нелегально проникли в Пакистан.

Тремя днями позже, когда я гостила у матери и Санам, Зия объявил, что выборы в национальную и провинциальные ассамблеи состоятся в конце февраля. Вопрос бойкота выборов не был столь же ясным, как в случае референдума. Военное положение оставалось в силе, партии по-прежнему были под запретом. Наши кандидаты должны были бы выставляться как частные лица, а не представители партии. Но все же это первые выборы с 1977 года. Следует ли нам принять в них участие?

Члены ПНП в Лондоне и Пакистане настаивали на бойкоте, но меня мучили сомнения. Нельзя оставлять поле без ухода, все время повторял отец. Я не знала, что делать, не знала, как собираются поступить члены ДВД, оставшиеся в Пакистане. Столь многое происходило дома, а мне приходилось сидеть в Европе. Зия, как водится, постоянно менял правила. 12 января он выступил с заявлением, что ведущие члены ПНП и ДВД к выборам не допускаются и в качестве кандидатов регистрироваться не будут. Еще через три дня он снова выступил и пообещал большинство из них все же допустить. Я не знала, к чему готовиться.

— Похоже, мне следует вернуться домой, — сказала я матери под плач новорожденной племянницы. — Нужно обсудить тему выборов с центральным исполкомом. Нужно взвесить, что выгоднее, участие или неучастие.

Я ожидала, что мать не одобрит моего решения. Кто знает, чего ожидать от Зии? Но она подумала и согласилась:

— Ты права. Самая пора обсудить тему с партийными боссами в Пакистане.

Мы сели за телефон, сменяя друг друга попытались про-звониться к заместителю председателя партии в Пакистане, пытались долго, но безуспешно. Я дозвонилась, однако, до кузины Фахри.

— Скажи, чтобы Клифтон, 70, отперли и приготовили, — сказала я ей. — Я через три-четыре дня прибуду.

Я как раз дозвонилась до аэропорта и уточнила расписание, когда снова зазвонил телефон.

— Дом на Клифтон окружен армией, — сообщил доктор Ниязи. — Мне только что сообщили из Карачи, что отдан приказ о задержании вас с матерью. Все аэропорты страны блокированы, и всех женщин, прибывающих в бурка из Англии и Франции, проверяют.

Что пользы лететь домой, если сразу по прибытии тебя схватят? Если не будет возможности обсудить вопрос участия в выборах. Из Европы можно хотя бы звонить. Во мне крепло убеждение, что мы должны противопоставить Зие сильную оппозицию, и я хотела довести свое мнение до сведения членов ДВД.

— Это мисс Беназир Бхутто? — спросил удивленный голос, когда я дозвонилась наконец до Абботабада.

— Да, да, да! — нетерпеливо подтвердила я. — ДВД определилось с выборами?

— Да, определилось.

— Ну, и как?

— Бойкот.

Раз так решила партия и объединенная оппозиция, значит, быть по сему. Я вернулась в Лондон и записала еще одну пленку на синдхи и урду с призывом бойкотировать выборы. Ее тоже тиражировали, тайно доставили в Синдх, Пенджаб и другие части страны, распространяли среди ее населения.

25 февраля я сидела в Лондоне у телевизора как приклеенная. Программы новостей освещали выборы в Национальную ассамблею, а тремя днями позже — в провинциальные ассамблеи. Обычно выборы в Пакистане слегка напоминают карнавал, проходят в суматошной, оживленной обстановке. На улицах полно народу, мелкие торговцы толкают тележки с прохладительными напитками, морожеными леденцами, сластями, пирожками самоса и пакора. Люди собираются перед избирательными участками громадными толпами, толкаются и пихаются, чтобы пролезть первыми. В Пакистане не увидишь упорядоченных очередей. Однако на телеэкране я увидела совершенно иную картину. Какие-то статисты рысили перед камерами, выстраивались жидкими цепочками в аккуратную скучную очередь чуть ли не по стойке «смирно», в затылок один другому, и никаких тележек, никаких лоточников.

То, что Зия называл выборами, не представляло собою даже злой пародии на демократическую процедуру. «В отсутствие политических партий, — сообщал азиатско-тихоокеанский выпуск журнала «Тайм», — не было представления платформ кандидатов, не было предвыборных лозунгов или дебатов по злободневным вопросам. Кандидатам не разрешалось проводить встречи с избирателями под открытым небом, использовать аудио усилительную аппаратуру, радио- и телевещание. Разрешалось ходить от дома к дому и встречаться в помещении с таким количеством людей, которое может без давки разместиться в среднего размера жилой комнате. Некоторые отважились использовать в качестве залов для выступлений мечети — их быстро дисквалифицировали».

Режим объявил о явке в пятьдесят три процента. Мы оценивали ее между десятью и двадцатью четырьмя процентами, в зависимости от региона. Призыв ДВД к бойкоту сработал снова, хотя и не столь успешно, как в случае референдума. В этот раз Зия для гарантии выпустил указ, гласящий, что призыв к бойкоту подлежит суровому наказанию. Не было и политических лидеров, способных эффективно призвать к бойкоту. «В последние дни перед выборами, — писал «Тайм», — режим изолировал около трех тысяч политических противников, фактически всех сколько-нибудь заметных политиков страны, и держал их в тюрьмах или под домашним арестом до окончания голосования».

Несмотря на все потуги режима, выборы эти прозвучали очередной суровой отповедью военному положению и предложенной Зией политике исламизации. Шесть из девяти министров, выставивших свои кандидатуры в Национальную ассамблею, потерпели поражение, как и многие другие его сторонники. Столь же тускло выглядели религиозные фундаменталисты. Лишь шестеро из шестидесяти одного кандидата «Джамаат-и-ислами» добились избрания. Напротив, кандидаты, связывавшие свои платформы с ПНП, несмотря на бойкот, объявленный выборам нашей партией, взяли пятьдесят мест из пятидесяти двух. «ПНП, руководимая ныне 31-летней дочерью Бхутто Беназир, остается сильнейшей партией страны, несмотря на почти восьмилетний период ее запрета», — бесстрастно констатировал «Тайм».

Менее чем через неделю после выборов исчезли последние надежды, что Зия сделал какие-то шаги к демократии. Прежде чем новоизбранная Национальная ассамблея успела даже собраться, Зия объявил о внесении изменений в конституцию. Поправки подтверждали его президентство еще на пять лет и не только давали ему право лично назначать премьер-министра, командующих родами войск и губернаторов провинций, но и по своему произволу распускать Национальную и провинциальные ассамблеи.

Чем отличалось новое правительство? Да ничем. Хотя Зия и сделал показной жест в угоду своим западным покровителям, но военное положение оставалось в силе. На себя он навесил более приемлемый ярлык «президента», но так и остался главным военным администратором и начальником Генерального штаба, что обеспечивало «карманное» положение Национальной ассамблеи. Зия заявил в интервью журналу «Тайм», что «через несколько месяцев» после того, как он присягнет в качестве президента, он отменит военное положение и уйдет с поста начальника Генштаба.

«Когда я 23 марта принесу присягу, я скорее всего сменю форму на штатский костюм», — сказал он, как будто собираясь кого-то одурачить своим новым бурнусом.

Первого марта, через четыре дня после выборов, Аяза Саму приговорили к смертной казни. — Пятого марта повесили Насера Балуча.

Весть о смерти Насера Балуча опечалила нас чрезвычайно. Зия не обратил внимания на просьбы о помиловании от девяти новоизбранных членов законодательных органов страны и провинции. Еще несколько политических заключенных Центральной тюрьмы Карачи ухитрились направить петиции о помиловании Насера Балуча, на что Зия ответил переводом их в другие тюрьмы. После того как мы обнародовали попавшие к нам в руки секретные документы, он вынужден был уступить международному давлению и отменить смертную казнь троих приговоренных, но Насер Балуч получил «черную метку». Корреспондент «Гардиан» сообщал из Исламабада, что профсоюзный вожак мужественно прошествовал к месту казни, «выкрикивая антивоенные лозунги и здравицы Бхутто».