Тем временем Джатой напирал на меня, требуя, чтобы мать обратилась к народу. С превеликими трудностями кому-то из руководства удалось с ней связаться. «Пусть Беназир выпустит обращение от моего имени», — ответила она. Я села за электрическую пишущую машинку и между отключениями электроэнергии, как джинн, бушевала над клавишами; слова молниеносно соскакивали с пальцев и выстраивались на бумаге.

«Дорогие мои сограждане, героические патриоты Пакистана! Братья и сестры мои, сыновья и дочери! — так начала я обращение матери к народу, которое впоследствии перевели на урду и синдхи и распространили по всей провинции. — …Цель нашего движения — гражданское неповиновение. Шесть долгих лет мы терпим преследования и притеснение. Наши призывы к восстановлению демократии остаются без внимания, наших товарищей кидают в застенки и убивают. Довольно! Владельцы автобусов, оставьте машины в гаражах! Железнодорожники, остановите поезда! Полицейские! Следуйте примеру ваших братьев в Даду, отказывайтесь стрелять в своих невинных сограждан! Не надо бояться нашего движения, цель его — благо народа, улучшение положения бедных, достойное воспитание наших детей, борьба с бедностью, голодом и болезнями. Боритесь за свой парламент, за свое правительство, за свою конституцию, за то, чтобы власти принимали решения в пользу неимущих, а не ради блага хунты и ее приспешников…»

Движение переросло в волнения, выразившие недовольство режимом Зия уль-Хака. Разрушались железнодорожные станции, грузовики и автобусы прекратили выход на линии. Горели полицейские участки. Погибли сотни людей. Зия сам чудом избежал гибели от рук предполагаемых его сторонников, участников митинга в его честь. Вертолет, в котором, как предполагалось, летел диктатор, сел в Даду и мгновенно подвергся нападению многотысячной толпы. Зия, однако, находился во втором вертолете, который приземлился в другом месте. Однако местонахождение диктатора открылось, и он снова едва успел унести ноги.

Восстание в Синдхе перекинулось на другие провинции. Ассоциации юристов в Кветте (Белуджистан) и Пешаваре (Приграничье) вопреки запрету на политическую активность призвали к проведению выборов. В Лахоре полиция перекрыла все выходы Верховного суда, чтобы помешать юристам выйти на демонстрацию, затем забросала их камнями. Но процессия все равно двинулась вперед, ведомая одной из адвокатов — защитниц отца, Талаат Якуб. «Вы, кто хочет отсидеться дома, возьмите эти побрякушки!» — крикнула она толпе, состоявшей в основном из мужчин, бросив им свои стеклянные браслеты и разворачивая над головой пакистанский флаг. — Я призываю к свободе!» Сотни юристов последовали за ней, скандируя лозунги и вызывающе направляясь в лапы полиции.

Общенациональное восстание подавили танками лишь к середине октября, оставив особенно жгучую боль в сердцах синдхов. Сообщалось о гибели восьмисот человек. Армия разрушала деревни и сжигала урожай. Сообщалось о случаях насилия над женщинами, что вызывало в памяти злодеяния пакистанской армии в Бангладеш 12 лет назад. Рождались и распространялись националистические и сепаратистские чувства. Непрочные связи внутри пакистанской федерации за шесть лет военного правления напряглись до предела из-за административной недееспособности генеральской верхушки.

Администрация Рейгана, однако, держалась за «своего человека». «Ньюсуик» сообщал, что Вашингтон считает Зию козырной картой в глобальной стратегической игре. Я записала в своем дневнике 22 октября: «Западные разведывательные источники сообщают, что ЦРУ существенно расширило свое присутствие и активизировало активность в Пакистане. На прошлой неделе „Ньюсуик" подтвердил, что ЦРУ вовлечено в поддержание шатающегося режима пакистанских генералов. Американцы не хотят, чтобы Зия разделил судьбу иранского шаха. За последние полтора года большое число американских шпиков из Каира переведено в Пакистан. Журнал делает вывод, что Зия добровольно власть не уступит».

А я уже пятый год взаперти, сижу на Клифтон, 70.

Тьма и грохот в голове. Тьма накатывает волнами. Вскоре после восстания в Синдхе прихожу в сознание в своей спальне, вижу склонившегося надо мной врача. Он проверяет мой пульс и сообщает мне, что местный наркоз вызвал у меня реакцию отторжения, а скорую помощь вызвать возможности не было, так как телефон не работает. Через месяц у меня случился острый приступ головокружения с полной потерей ориентации и сильнейшей рвотой — и снова не оказалось доступа к медицинской помощи из-за отсутствия телефона.

Через несколько дней после обработки уха у меня поднялась температура, появился сильный кашель, прошиб пот. После аудиограммы врач определил потерю слуха в 40 децибел. «Не могу нести ответственности за состояние пациентки, продолжая лечить ее в домашних условиях, — сообщил врач в своем заключении, прося разрешения направить меня в стационар. — С наступлением зимы даже легкий насморк или кашель могут катастрофически повлиять на ее слух. Если откладывать хирургическое вмешательство, возрастает опасность осложнений в виде паралича лицевых нервов и механизма равновесия».

Разрешение на лечение в больнице было в итоге получено, лечение протекало гладко. Но психологически и физически я готовила себя к лечению за границей.

Столь долгая жизнь под арестом развила во мне подозрительность ко всему окружающему. Меня настораживала необходимость довериться кому-то чужому, будь то даже британский врач. Чтобы проверить, нужна ли мне операция, я переслала данные медицинских обследований доктору Ниязи в Лондон. Он подтвердил диагноз коллеги.

И все равно меня мучили сомнения. По всему Пакистану томились за решеткой тысячи политических узников, многим грозила смертная казнь. Находясь под арестом, я была для них источником надежды и вдохновения, примером. Я делила их несвободу, вызов, брошенный ими режиму. И они, в свою очередь, подкрепляли мою решимость. А если я покину их? Не осиротеют ли они?

Декабрь подходил к концу, и я чувствовала, что скоро меня отпустят. Во время восстания в Синдхе я ничего от властей не слыхала. Я понимала, что они не выпустят меня во время мятежа, чтобы не допускать утечки информации за границу. Но теперь, когда волнения утихли, у них нет причин держать меня долее.

Здоровье тоже позволяло мне совершить путешествие. Сначала врач хотел ввести мне дренажную трубку на время полета, но затем, ввиду улучшения моего состояния, он решил, что достаточно принять противоотечное средство и жевать при взлете и посадке жевательную резинку. Стресс и беспокойство, обостряющие болезнь, почти исчезли с тех пор, как власти разрешили ежедневные визиты Санам. В этом тоже заслуга моего врача, который подчеркнул, что отсутствие контактов пагубно влияет на здоровье пациентки.

В конце декабря у нас с Санам запросили паспорта и визовые документы. «Приготовьтесь», — сказали нам. Но день отлета пришел, прошел, за нами никто не явился. Я использовала время, улаживая дела, устраивая управление домами на время моего отсутствия, проверяя налоговые документы. И еще один полет пропустили.

Следующий рейс в ранние часы 10 января 1984 года. Полдвенадцатого ночи за нами прибыли без добавочного предупреждения. «Готовы? В аэропорт…» Я не верю ушам. Спешно печатаю последнее послание: «Дорогие соотечественники, храбрые товарищи по партии! Перед отлетом из страны, в связи с необходимостью лечения, прошу ваших молитв, благословений, прощаюсь с вами…» Как во сне собираюсь, сажаю кошку в переносной контейнер. После всего, что случилось со мною за десять лет, даже добрым вестям не веришь.

Санам уже ждет меня в машине без номерных табличек. На дорогах пусто, машина мчится в аэропорт, нас ведут в изолированную комнату. Я не позволяю себе волноваться, что получается не очень удачно. Только что закончила я книгу Орианы Фаллачи «Человек». За самолетом, который уносит героя этой повести, посланы истребители, чтобы вернуть его обратно.

Полиция провела нас к самолету «Свисс Эйр». Поднимаюсь по трапу, вижу перед собою стюардессу. Она улыбается. Я никогда не забуду ее лицо. Улыбались мне и тюремщики, и военные, и полицейские. Здесь передо мной улыбка другого существа, штатского, вне политики. Мы заняли места, и в 2.30 самолет поднялся в воздух, взял курс на Швейцарию. Полученные от американцев F-16 за нами не погнались. Почему Зия отпустил меня именно в этот момент, я не знала, пока не побеседовала с Питером Гэлбрайтом.