Делегации то и дело — и все чаще — упирались в тупик, а на улицах тем временем происходило нечто странное. Каждый раз, когда я покидала Химачал-Бхаван, отведенную нам бывшую резиденцию британских губернаторов Пенджаба, народ на улицах останавливался и глазел мне вслед. Прохожие сопровождали меня толпами повсюду: мимо старых коттеджей, окруженных ностальгическими английскими садами, напоминавшими колониальным служащим старую родину, на экскурсии в музей кукол, в центр ремесел; при посещении консервной фабрики, на фестиваль танца в католической миссии, где я встретила своих старых учительниц из Мурри. Шествуя по торговому променаду, где когда-то британские чиновники прогуливались со своими мэм-сахиб, я собрала такую толпу, что вызвала уличную пробку. Чувствовала я себя неловко. Чем я вызвала такой повышенный интерес публики?

В мой адрес посыпались приветственные письма и телеграммы со всех концов Индии. Кто-то предлагал, чтобы отец назначил меня послом в эту страну. Меня интервьюировали газетные репортеры, взяли интервью для Радио Индии. К моему большому неудовольствию, одежда моя произвела фурор. Неудовольствие вызвал не только тот факт, что одежду я позаимствовала из гардероба сестры Самийи, потому что мой собственный состоял по большей части из домашних хамиз, джинсов и свитеров, но и потому, что я пренебрежительно относилась к тому, что на мне надето. Я причисляла себя к гарвардским интеллектуалам, умы которых заняты не тряпками, а вопросами войны и мира. Пресса, однако, назойливо интересовалась именно тряпками.

— Мода — буржуазный предрассудок, — буркнула я пре зрительно одному из репортеров, и на следующий день эта фраза, вывернутая наизнанку, провозглашала меня пробивающей новое направление в моде.

Мой отец и члены его делегации тоже не могли понять причин оказываемого мне повышенного внимания прессы и публики.

— Может быть, дело в том, что ты разряжаешь серьезную атмосферу, отвлекаешь мысли от нелегких проблем. — К такому объяснению отец склонился однажды утром, глядя на мое фото на первой полосе. — Смотри, поосторожнее руками размахивай, — поддразнил он меня. — Ты тут смахиваешь на Муссолини. — Он намекал на жест, которым я приветствовала толпу.

Скорее всего предложенное им объяснение и было верным. Переговоры проводились в обстановке абсолютной секретности, аккредитованный пресс-корпус из журналистов всего мира маялся в вынужденном бездействии, и я оказалась желанным громоотводом. Но чувствовалось и еще кое-что.

Я представляла новое поколение. Родилась уже после разделения британской Индии на две страны, в независимом Пакистане. Я свободна от комплексов и предрассудков, разрывавших индийцев и пакистанцев, когда субконтинент разделился на две страны. Может быть, люди надеялись, что новое поколение сможет избежать враждебности, послужившей причиной трех войн, не позволившей нашим дедам и отцам жить в мире и дружбе. Проходя по улицам Симлы, чувствуя доброжелательность окружающих людей, я ощущала такую возможность. Неужели мы должны отгораживаться стенами ненависти и неспособны по примеру бывших врагов, населяющих Европу, найти основы для мирного сосуществования?

Ответ на этот вопрос скрывался в облицованных панелями комнатах бывшей британской администрации, в которых часами буксовали, не приводя ни к каким результатам переговоры между индийской и пакистанской делегациями. Отец продлил срок пребывания в Симле, не очень, правда, надеясь на прорыв в переговорах. Индийцы по-прежнему отказывались признавать позицию пакистанской делегации по Кашмиру: провести плебисцит, дать населению решить самостоятельно, к какой стране присоединиться. И с самой Индирой Ганди у него возникали трудности. Он восхищался ее отцом, премьер-министром Джавахарлалом Неру, но дочь его, как считал мой отец, не обладала качествами, которые позволили Неру сделать Индию повсеместно уважаемой страной.

Я не могла составить собственного мнения о госпоже Ганди. Во время малого рабочего ужина, который она дала в честь нашей делегации 30 июня, она пристально смотрела на меня, вгоняя в краску. Я интересовалась ее политической карьерой, восхищалась ее упорством. В 1966 году соперничающие лидеры Индийского национального конгресса выбрали ее как декоративную, легко управляемую фигуру; ее называли за глаза гунджи гурийя, немая кукла. Но эта стальная женщина в шелковых одеждах перехитрила их всех. Для того чтобы успокоиться, я пыталась за ужином с нею поговорить, но она отвечала очень сдержанно, держалась прохладно и отстраненно; ее напряженность несколько ослаблялась, лишь когда она улыбалась.

Я нервничала еще и из-за того, что надела шелковое сари, которым снабдила меня мать. Она, конечно, преподала мне урок, как надежно, прочно обернуться ярдами ткани, но я все равно нервничала. В голову лезла история о сари тетушки Мумтаз, попавшем в эскалатор в крупном универмаге в Германии и разматывавшемся до момента, пока кто-то не сообразил выключить механическую лестницу. Это воспоминание не добавляло спокойствия, а госпожа Ганди все продолжала буравить меня глазами.

Может быть, она вспоминала дипломатические миссии, во время которых сама сопровождала своего отца. Может быть, видела себя во мне, дочери другого государственного деятеля. Вспоминала свою любовь к отцу, его любовь к дочери? Она такая маленькая и хрупкая. Откуда взялась эта ее знаменитая беспощадность? Она вопреки желанию отца вышла замуж за политика парси. Брак оказался неудачным, они разошлись. Теперь отец ее умер, умер и муж. Чувствовала ли она себя одинокой?

Я также гадала, вызывает ли у нее присутствие пакистанской делегации какие-то ассоциации с прежними визитами представителей нашей страны. Именно в этом городе ее отец встречался с Мохаммедом Али Джинной и Лиакатом Али Ханом для размежевания мусульманского Пакистана и индуистской Индии. Теперь в качестве премьер-министра она могла способствовать выживанию этого отделившегося мусульманского государства. Или могла попытаться уничтожить его. Какой она выберет путь?

Ответ на этот вопрос я узнала через четыре дня.

— Собирайся, — сказал отец 2 июля. — Завтра уезжаем.

— Без соглашения?

— Без соглашения. Лучше без соглашения, чем с таким, которое они предлагают. Они полагают, что я не могу вернуться домой без соглашения, и потому пойду на все, что они предложат. Но лучше я встречу разочарование соотечественников, чем пойду на такие кабальные условия.

Члены нашей делегации чувствовали себя истощенными и опустошенными. Молчание нарушало лишь шуршание бумаг. Из процедур остались лишь визит вежливости отца госпоже Ганди в 4.30 и ужин, который наша делегация устраивала в честь хозяев вечером. И домой, в Исламабад.

Я сидела на полу в отведенной мне комнате, когда отец неожиданно возник в дверном проеме.

— Не говори никому, — пробормотал он, как-то странно сверкая глазами, — но я этот протокольный визит использую для последней попытки. У меня есть мысль. Может, впрочем, ничего и не выйдет. — И он исчез.

Я то и дело подходила к окну, чтобы не пропустить момент его возвращения. Местность так похожа на Мурри. Такие же расплывающиеся в дымке сосны, извилистые серпантины горных дорог, деревянные домики. И граница недалеко. Но люди, живущие по разные стороны границы, лишены возможности посещать друг друга.

Отец снова возник передо мною внезапно. Он улыбался.

— Надежда вернулась. Мы подпишем соглашение. Инш'Алла!

— Как у тебя получилось, папа? — спросила я под жужжание голосов членов делегации, передающих новость друг другу и оживленно обсуждающих ее.

— Я видел, что она нервничает. Ведь отсутствие соглашения не только для меня неудача, для нее тоже. И этой неудачей непременно воспользуются противники. Она все время трепала замок свой сумочки, и чай ей, похоже, казался горьким. И я набрал в грудь воздуху и полчаса говорил без остановки.

Отец сказал ей, что они оба — демократически избранные лидеры, уполномоченные народом. Что они могут принести в регион мир, все время из него ускользающий с самого момента разделения стран, что в случае неудачи они лишь углубят зудящие раны. Военные победы неотделимы от истории, но прозорливость государственных деятелей оказывает на ее ход не меньшее воздействие. Искусство управления государством требует чутья момента и ощущения будущего, умения сделать уступку, приносящую плоды. В качестве победителя Индия, а не Пакистан, имеет возможность делать уступки.