В январе 1996 года я летала в Белуджистан на открытие плотины Акора. Таким образом, выполнялось мое обещание народу Белуджистана обеспечить его питьевой водой. Один из ведущих журналистов страны сообщил мне, что к нему обратились из Генерального штаба армии и среди прочего сообщили, что армия «собирается от нее отделаться». Его попросили сочинить серию статей о коррупции в моем кабинете и вручили папку с материалами.

В марте армейский майор сообщил мне, что разведка разработала полномасштабный план свержения моего правительства. Месяцем позже еще один офицер армии проинформировал меня о контактах генералов с председателем Верховного суда. В обмен на создание конституционного кризиса как предлога для роспуска президентом моего правительства судье обещали кресло премьера во временном правительстве.

Мы подняли вопрос о кадровых перестановках в армейских верхах перед начальником Генерального штаба генералом Караматом, но он проявил нерешительность. Когда я пожаловалась ему на активно противодействующего мне генерала Махмуда, начальника штаба военных операций, генерал Карамат предложил мне свою собственную отставку.

Изменения в армейской верхушке и разведывательных службах, происшедшие в конце 1995 года, — в особенности уход на пенсию генерала Какара и перевод генерала Ашрафа из военной разведки — прозвучали смертным приговором моему второму правительству.

После отставки генерала Какара сторонники жесткой линии в армии привлекли в свой лагерь президента и взяли курс на смещение моего правительства. Один из родственников президента сообщил мне в августе 1996 года, что военная разведка обратилась к нему с просьбой передать президенту требование отправить мое правительство в отставку. «А если он не послушается, то военные избавятся от обоих», — таким образом якобы завершалось это требование.

Если бы конституция облекла правом распоряжаться армией премьер-министра, а не президента, я бы предприняла соответствующие шаги против офицеров, пытавшихся свергнуть законное правительство. Но президент опасался противоречить генералам армии и разведки. Он наивно полагал, что, подыграв военным, останется президентом еще лет на десять. Возможно, разведка и служба безопасности его просто запугали. Бывший глава службы безопасности генерал Хамид Гуль в августе 1996 года обратился и к генералу Джехангиру Карамату. Он сказал, что президент готов сместить премьер-министра, но опасается, что это не понравится шефу армии. Если это не так, то генералу Карамату следует поднять перед президентом вопрос о смещении премьер-министра.

Эти два контакта, генерала Махмуда с родственником президента и генерала Гуля с генералом Караматом, раскрывали суть интриги. Президента запугивали, что его сбросит армия, если он не уволит правительство. Армейского шефа запугивали, что президент его сместит с должности, если он слишком близок к премьеру. Конституция давала президенту это право.

Глава военной разведки генерал Махмуд, главная движущая сила переворота генерала Мушаррафа, стал впоследствии главой службы безопасности Пакистана. После теракта 9 сентября его вынуждены были уволить под давлением из-за рубежа.

В обстановке нагнетания политической напряженности нашу семью постигла еще одна личная трагедия. Отца моего убил диктатор Зия уль-Хак. Брат Шах Наваз погиб от яда во Франции. А 20 сентября 1996 года нас потрясло новое убийство. Брат мой Муртаза погиб в перестрелке с полицией перед своим домом в Карачи. Я особенно тяжко переживала его смерть, ибо мы как раз примирились после нескольких лет расхождений по политическим причинам, в нашей семье снова воцарилось единство.

Все мужчины Бхутто погибли. Остались лишь мы с матерью и сестра Санам. Мою мать затронула одна из разновидностей болезни Альцгеймера, и она, казалось, в буквальном смысле лишилась рассудка, узнав о смерти сына.

И конечно же, не могла у меня не возникнуть мысль, что убийство Муртазы — часть заговора против моего правительства.

Через несколько недель после смерти брата я выступала в Нью-Йорке перед Генеральной Ассамблеей ООН. Я приехала с матерью, так как не могла оставить ее дома из-за болезни. Громадная тяжесть давила на мои плечи: смерть брата, слухи о неминуемой отставке, состояние матери быстро ухудшается… Но я произнесла перед собранием делегатов энергичную речь, представила им, как выглядит мир, если смотреть на него из Пакистана, воззвала к соблюдению прав человека и демократических норм в нашей стране и в Кашмире. Сердце мое, однако, мучила боль.

Вскоре после возвращения из Нью-Йорка я обнаружила, что телефон мой прослушивает сам генерал Гуль. Я позвонила своему министру обороны, интересуясь информацией о тайной встрече сотрудников аппарата президента с заговорщиками. Как только я положила трубку, министру обороны позвонил генерал Гуль и издевательски захохотал в трубку: «Ха-ха-ха, госпожа премьер-министр изволит интересоваться, о чем беседовали генералы? Ха-ха-ха!»

Несколькими днями позже, приурочив свое решение к президентским выборам в США, вечером 4 ноября 1966 года, президент Пакистана уволил мое правительство, снова воспользовавшись все той же восьмой поправкой, все с тем же навязшим в зубах предлогом «коррупции и некомпетентности». Чтобы добавить к этому политическому удару личное оскорбление, арестовали моего мужа по насквозь лживому обвинению, инкриминировав ему убийство моего брата. Лишь в 1997 году судейская коллегия под председательством члена Верховного суда сняла с него это пятно.

Сторонники жесткой линии среди военных спешно создали Национальное бюро подотчетности, с единственной целью — травить меня и моих сторонников. Отставные военные, многие годы отдавшие борьбе с ПНП, фабриковали дело за делом против моей семьи и моей партии. Вернулись дни террора. Среди ночи к людям врывались в дома, хватали и увозили, травмируя их самих и их близких.

Большинство населения Пакистана, разумеется, знало цену этим надуманным обвинениям. Но усилий этих господ хватило на то, чтобы восемь лет держать моего мужа в тюрьме без всяких доказательств, без всяких свидетельств, даже без предъявления обвинения.

Единственное его преступление — он был моим мужем.

Президент же, уволив мое правительство, продолжал выслуживаться перед военными и официально оформил разделение власти под эгидой Национального совета обороны и безопасности, составленного из президента, премьер-министра, министров правительства, председателя комитета начальников штабов и шефов трех родов войск. Этот совет признал за пакистанскими военными политическую роль, к которой они так долго стремились и против которой я упорно возражала.

Все политические партии Пакистана, за исключением партии Наваза Шарифа, заявили протест против этого фактического переворота. Наваз, благосклонно принятый военными на роль «послушного мальчика», выразил военно-политическому новообразованию полную поддержку. Исход выборов 1997 года можно было считать предрешенным.

Через несколько дней после убийства моего брата Муртазы случилось еще одно зловещее событие. Талибан занял Кабул, овладев контролем над всем Афганистаном и сдавив народ страны тисками своей теократической тирании. Снова пакистанские «ястребы» вспомнили о доктрине «стратегической глубины». Устранив меня, они устранили все помехи на пути талибов и своих общих с ними замыслов.

Избирательная кампания 1996 года оказалась еще более управляемой и подтасованной, чем выборы 1990 года. В итоге моей партии выделили «от щедрот» 18 мест из 207. Навазу за хорошее поведение выдали аж 137. Мне опять отводилась роль бойца из оппозиционной глубинки.

Однако, когда Наваз решился наконец замахнуться на знаменитую восьмую поправку о роспуске парламента президентом, крушившую пакистанскую демократию, ПНП поддержала его.

Большинство остальных мероприятий правительства Наваза носило явно реакционный характер. Пакистан откатывался назад. Наваз Шариф пытался обеспечить конституционное прикрытие своей политике «исламизации», публично восхвалял режим талибов как достойный пример для подражания. Оппозиция обвинила его в стремлении к статусу «царя правоверных», «эмир-уль-моминин», вроде Муллы Омара.